Мы с Анатолием Горбатюком вышли на открытую площадку и увидели с большой высоты распростёршийся перед нами город. В глаза бросилось огромное играющее разноцветными огнями зарево над Берлином, который был впереди нас на расстоянии четырёх-пяти километров. Снизу долетали звуки ночного боя – грохотали автоматные и пулемётные очереди, хлопали винтовочные выстрелы, ухали сорокапятимиллиметровые пушки, которые артиллеристы выкатили на прямую наводку. То тут, то там, вспыхивали и гасли яркие точки – ночную тьму в разных направлениях пересекали пунктирные линии трассирующих пуль.
Я обратил внимание на возвышавшуюся впереди по нашему движению тёмную громадину каких-то строений.
– Что же это такое? – сказал я, указываю Анатолию на эти строения.
– Это один из корпусов завода «Сименсверке», – услышал я позади себя голос старика. Оказывается, он тоже вышел на балкон, хотя я этого не заметил.
– Завод этот действующий? В нём есть рабочие?
– Нет. Он разбит американской и английской авиацией, людей в нём нет, одна охрана.
– А это что там, вдали блестит и светится? – спросил я у старого немца, указываю пальцем на серебристую ленту. Я догадался, что это такое, даже знал почти точно, но мне хотелось, чтобы немец подтвердил эту мою догадку.
– Это река Хавель, а за ней сразу же начинается Берлин, – охотно ответил он.
– А что темнеет вон там, в узком месте на берегу Хавеля?
– Это крепость. Или её ещё называют цитаделью. Это старинное мощное укрепление.
Я хотел задать немцу ещё несколько вопросов, но в этот момент поблизости раздался хлёсткий удар, и всех нас обсыпало кусочками битого кирпича и пылью. Это ударилась в стену дома немецкая разрывная винтовочная пуля.
– Товарищ старшина, фашисты нас заметили и обстреливают! – предупредил Анатолий Горбатюк, прячась за массивные перила.
– Что вы делаете? Немедленно прекратите курить и бросайте сигарету! – возмутился я, заметив, что старик стоял на балконе с зажжённой сигаретой. – Идите в дом и закройте дверь.
– Это немецкий снайпер, – опять сказал я. – И бьет он вон из того трехэтажного дома, что напротив нас.
– Точно фашистский снайпер. Сколько их здесь? Надо немедленно доложить о нем капитану, – сказал я, – бежим вниз, нам здесь делать больше нечего.
В комнате было темно, я плотнее прикрыл балконную дверь, включил электрический фонарик, направив луч света в пол, чтобы никого не обидеть своей бесцеремонностью и сказал:
– Мы уходим, извините за вторжение. Будьте осторожны, из противоположного дома бьет фашистский снайпер.
– Ничего, ничего, пожалуйста, – ответил старик и поспешно открыл нам входную дверь.
Подвал дома был уже забит солдатами нашего штурмового отряда. Разведчиков мы нашли в том же магазинчике. Рядом со старшим лейтенантом Фараоновым лежал капитан Л.П. Трембак, заместитель командира штурмового отряда и оба в бинокли смотрели на противоположную сторону улицы. Видимо, они обдумывали план наступления. Я доложил Фараонову о результатах разведки, предупредил, что впереди полуразрушенные корпуса завода и доклад свой закончил так:
– Товарищ старший лейтенант, на чердаке дома на противоположной стороне улицы сидит фашистский снайпер и ведет прицельный огонь. Его надо обязательно уничтожить, а то во время штурма он убьет немало наших бойцов.
Пока Фараонов обдумывал мои слова и пытался рассмотреть место, где засел снайпер, я некоторое время боролся с собой, потом неожиданно для себя выпалил:
– Разрешите это сделать мне, ведь я точно знаю, где он скрывается. А в помощь прошу взять вот его – Анатолия. Он тоже в курсе дела.
Фараонов вроде бы и не слышал моих слов, о чем-то тихо разговаривал с Трембаком, но потом вдруг, как это часто с ним случается, резко, даже сердито, как будто я был в чем-то виноват, выпалил:
– Давай, действуй! Даю тебе полчаса, пока вот капитан не начал еще наступление.
Я попросил у ребят еще две гранаты, засунул их в боковые карманы своей длинной комсоставской шинели, кивнул головой своему напарнику Анатолию Горбатюку, и мы вместе стали выбираться из магазинчика.
На глазах своих товарищей даже умереть не страшно. Страшно другое – не выполнить задания, на которое ты же сам напросился. На меня вдруг напала минута малодушия и я даже мысленно стал ругать себя за свой длинный язык. «А вдруг я не справлюсь с этим фашистом?» – подумал я, и мне стало не по себе. Я стал себя уверять и успокаивать, что фашистский снайпер так увлечен своими делами, что не заметит, как я подберусь к нему с тыла. Самое главное сейчас – найти дорогу на чердак. Незаметно у меня прошли слабость и неуверенность, и я стал думать, как лучше и незаметнее подобраться к дому, в котором сидел снайпер.