Здесь внизу на мостовой улице, по которой мы сейчас ползли, оказалось светлее и виднее, чем там, на балконе пятого этажа. А может быть это уже рассвет? Ведь скоро наступит утро 27 апреля 1945 года.
Еще издали, рассматривая этот дом, я убедился, что он действительно кирпичный, трехэтажный с большими высокими окнами, но не жилой, как я предполагал раньше. На фронтоне его парадного входа виднелась вывеска, но разобрать надпись было невозможно. Видимо, в этом доме размещалась какая-то контора или бытовая мастерская. А это значит, что все ходы и выходы из него хорошо и надежно закрывались. В нем нет привычных лестничных клеток и маршей, по которым я собирался пробраться на чердак. Моя задача усложнялась.
Мы без особого труда переползли улицу и оказались у стены соседнего дома. Выглянув из-за угла, я долго наблюдал, чтобы уточнить, откуда бьет фашистский снайпер. И мне это удалось. Крыша трехэтажного дома, так же как и всех остальных, была очень крутой и покрыта красной черепицей. Из чердачных комнат через черепицу выходили четыре окна в виде небольших флигельков. Из такого флигелька, третьего по счету и стрелял фашистский снайпер. Оба дома и тот, в котором засел фашист, и другой, у стены которого мы сейчас затаились, выходили друг на друга глухими торцевыми стенами, поднимающимися до самого конька крыши. Я заметил, что внизу к торцевой стене соседнего дома была сделана небольшая, одноэтажная, застекленная со всех сторон, пристройка. А по стене была проложена пожарная лестница, которая наверху оканчивалась не то площадкой, не то балконом с дверью на чердак. Я обрадовался такой находке, хотя понимал, что подниматься по этой лестнице рискованно и опасно. Но другого выбора у меня не было.
– В случае чего, прикрой, – сказал я моему напарнику и перебежал к пристройке. Я заглянул через стекло вовнутрь, но было темно, и я ничего там не обнаружил. Пришлось еще раз перебежать на другую её сторону и по водосточной трубе подняться на крышу этой пристройки. Через некоторое время Горбатюк повторил мой путь и оказался на крыше рядом со мной.
– Видишь окно? – указал я ему на торец соседнего дома, у которого мы только что были.
– Вижу.
– Если заметишь в нем какое-нибудь движение, стреляй сразу. Только из этого окна, единственного на всей стене, фашисты могут снять меня с лестницы. Конечно, если они там есть. Понял? И еще, обратно я буду возвращаться другим путем, постарайся найти меня и встретить.
– Добро, – ответил Горбатюк и лег за высокий козырек входа.
Только теперь я обнаружил, что пожарная лестница, проложенная по стене дома, почти на два метра не доходила до крыши пристройки. Я смог только дотянуться и взяться обеими руками за ее нижнюю ступеньку, но подтянуться и залезть на нее я не сумел. Мешала тяжесть оружия и боеприпасов. Я позвал Горбатюка, который подставил мне свои плечи и помог забраться на металлические прутья лестницы. Дальше дело пошло проще, я быстро поднимался наверх, но постоянно чувствовал, что в любой момент может раздаться автоматная или пулеметная очередь или даже одиночный винтовочный выстрел и я камнем свалюсь с этой высоты на крышу пристройки. Но когда я на несколько секунд замирал на лестнице, обхватив холодный металл обеими руками, чтобы перевести дыхание, я с тревогой смотрел на это единственное тёмное окно на торцевой стене соседнего дома. Мои силы быстро таяли, и подъём резко замедлился. Я чувствовал, что фашисты могут меня и не заметить, потому что громада соседнего дома заслоняла собой всю торцовую часть дома и отбрасывала тень от берлинского зарева. Но, когда я всё же поднялся на верхнюю площадку, то стал, как мне показалось, виден со всех сторон. Тень от соседнего дома уже не доставала до этого места. Выбравшись на площадку, я толкнул ногой дверь на чердак, но она оказалась запертой. Я толкнул её ещё сильнее – никакого эффекта. Внутри у меня всё похолодело. Некоторое время я стоял в полной нерешительности, не зная, что делать и что предпринять и ужас моего положения стал медленно заползать в мою душу. Я понимал, что воспользоваться гранатой для взрыва двери, я не могу, потому что мне самому некуда спрятаться от её осколков. Кроме того, фашистский снайпер услышит взрыв, поймёт в чём дело и примет меры. Внезапность моего нападения будет раскрыта. Что же мне делать?
«Спокойно, возьми себя в руки и помни, что нет безвыходного положения, а есть безвыходные люди» – прошептал я, как молитву, наставление старшего лейтенанта. Я прислонился спиной к двери, чтобы осмотреться и подумать о своём положении и почувствовал, что дверь не заперта плотно, хлопает от моих толчков спиной. Я внимательно осмотрел зазор между дверью и косяком и понял, что держит её не замок или защёлка, а что-то тяжёлое и массивное, чем она подпёрта изнутри. Мне удалось просунуть в щель ствол автомата и, воспользовавшись им как рычагом, нажал на приклад. Дверь подалась, внутри чердака что-то заскрипело и образовалась широкая щель, в которую я уже просунул приклад автомата. Мне удалось раздвинуть дверь настолько, что в неё пролазила моя голова, а дальше, сколько я не старался, ничего сделать не мог. Дверь не поддавалась больше ни на один миллиметр. Мне ничего не оставалось делать, как снять с себя ремень и шинель и обвешанные на мне гранаты и запасной диск. Ещё в детстве я уяснил на собственном опыте, что если в какую-либо дыру или щель пролазит твоя голова, то при определённом умении и ловкости ты можешь пролезть и сам. Действительно, мне удалось с трудом протиснуться в эту щель, затащить на чердак своё имущество и снова одеться. В чердачной комнате было темно, только оранжевым слабым светом выделялось небольшое оконце, первое по счёту, а фашист стрелял из третьего. Значит, если на чердаке комнаты, то мне нужно пройти ещё две двери. Следующая дверь оказалась не запертой, и я через неё проник в соседнюю комнату, открыл ещё одну дверь и увидел его. Точнее говоря только его зад и ноги. Туловище и голову фашистского снайпера закрывала круто поднимающаяся вверх черепичная крыша. Фашист почти наполовину влез в оконный флигелёк и опирался ногами на подставленный ящик. Раздался гулкий выстрел, и я увидел, как ещё дымящаяся гильза упала к его ногам. Этим выстрелом фашистский снайпер наверняка подстрелил кого-то из наших бойцов. Меня охватила непонятная ярость, я даже почувствовал дрожь в руках, захотелось броситься на фашиста, схватить его за горло и задушить своими руками. Но я сдержался, справился с охватившим меня волнением и заставил себя, как учил старший лейтенант, действовать разумно и последовательно. Я вытащил из кармана две гранаты и бросил их одну за другой под ноги фашисту, а сам спрятался за широкую дымовую трубу. С небольшим промежутком прогремели два взрыва. Дверь, через которую я бросил гранаты, была выбита взрывом, часть крыши проломанной и куски черепицы обрушились на пол чердака. Вся комната наполнилась едким дымом. Для страховки я бросил в заполненную дымом комнату ещё одну гранату и после её взрыва, забежал в комнату и увидел лежащего на полу мёртвого фашиста. Поодаль валялась его винтовка. Плетёная корзина лежала на боку, из неё выкатились на пол побитые и целые бутылки, хлеб, и консервные банки. Фашист, видимо, обосновался на чердаке надолго. Но я ему помешал. Я быстро поднял винтовку и, задыхаясь от дыма, стал искать выход из чердака. С трудом я отыскал его, но ещё труднее было сдвинуть с закрытого люка громоздкий деревянный шкаф, которым фашист забаррикадировал чердак. Подняв железную крышку люка, я спустился по винтовой лестнице на третий этаж, по парадному порталу сбежал на самый низ. Очередью из автомата разбил большое витринное стекло и вылез через него на улицу. Здесь я сразу же увидел бегущего навстречу мне Анатолия Горбатюка.