– Че делать-то? – спросил я, разглядывая гаечные ключи и промасленные тряпки, посыпанные белужьей икрой.
– Вазу скотчем замотаем, а порошок веничком сметем, у меня в багажнике есть, – ответил Витька по-деловому.
Мы взялись за дело. Я счищал веником прах с инструментов в коврик, а Витька обматывал вазу скотчем. Очистив все инструменты и сложив их на газетку, я аккуратно вынул резиновый коврик, наполненный прахом, из машины и с помощью воронки для бензина ссыпал все в склеенную вазу. Под конец в сером ручейке праха мелькнул клок собачьей шерсти и окурок. Вытряхивать прах обратно и перебирать уже не хотелось.
– У тебя что, собака есть? – спросил я Витьку.
– Булька была, умерла летом. Мама ее постоянно в машине расчесывала, дома она не давалась, а в машине – пожалуйста... от страха, наверное.
– Да уж… а окурок… бабушка табачный дым на дух не переносила, деда всю жизнь пилила за папиросы. И собак… И вот пожалуйста, теперь будет лежать вперемешку с бычком и шерстью твоей Бульки...
– Забей, – посоветовал Витька.
Я постучал ногой по тыльной стороне коврика, чтобы вытряхнуть остатки праха.
– Если все тело бабушки изначально было в этой вазе, то, интересно, каких частей теперь не хватает? – спросил я Витьку.
– Думаешь, здесь была вся бабушка?
– А как же… – неуверенно сказал я.
– Я слышал, что в урны насыпают только часть праха. Это и логично, ведь целая бабушка не может поместиться в такой маленькой вазочке, – заявил Витька со знанием дела.
– А куда же они остальное девают? – спросил я дрожащим голосом.
– Не знаю, смывают, наверное, в канализацию или фасуют по пакетикам и продают в виде удобрения для цветов.
– Все равно мне как-то неуютно, может, из-за нас потерялись бабушкины уши или грудь... – сказал я через минуту. – А грудью она очень гордилась. Она у нее здоровая была, сейчас такую уже не встретишь.
Погрузившись в размышления, мы вошли в ворота кладбища с гжельской вазой, хрустящей от скотча и похожей на осиное гнездо.
На месте нашего семейного захоронения кладбищенскими рабочими уже была вырыта ямка. Я бережно опустил в нее урну. Урна застряла на половине. Витька намотал слишком много скотча, и диаметр урны-свертка значительно расширился, она не лезла в отверстие. Пришлось поднажать сверху и даже тюкнуть легонько пару раз каблуком, чтобы упирающаяся урна проскочила-таки в ямку.
Когда крышка оказалась ниже уровня земли, я отошел, тяжело дыша, и обратился к Витьке.
– Давай лопату.
– Какую лопату? – отрешенно молвил Витька, зачарованный тем, как я втаптываю в землю урну с прахом бабушки.
– Как какую! Ту, которой я буду закапывать могилу!
– У меня нет никакой лопаты! Ты ничего не говорил про лопату! – обиделся Витька и предложил: – Давай так, без лопаты.
Мы засыпали ямку комьями земли, подталкивая их ботинками. Утрамбовали, постояли молча пару минут и пошли к машине.
– Инструменты до сих пор липнут, – сообщил Витька через год.
В Баку
Летом 1988 года Валя Н. сопровождала группу иностранных студентов из Университета имени Патриса Лумумбы в поездке по Азербайджану. Валя Н. и моя мама были большими подругами. Валя Н. предложила моим родителям поехать в это путешествие в составе группы. Время было советское, путешествия являлись дефицитом, и такой возможностью грех было не воспользоваться. Мы поехали.
В Азербайджане мы видели много интересных вещей: Девичью башню в Баку с отметками, где раньше был уровень воды, нефтяные скважины и заляпанные черной жижей качающие машины с переваливающейся перекладиной, похожей на полоток. Мы ехали девять часов по пустыне и срывали плоды гранатового дерева прямо у дороги. В рыбном колхозе мы видели пруды с бетонными берегами, кишащие форелью, а одна рыба даже цапнула за палец служителя, который кидал ей корм. На пальце выступила кровь, все ахнули, а служитель радостно улыбался. Мы видели нашего экскурсовода, волосатого толстяка, который рано утром купался в бассейне голый, думая что никто его не видит. Мы видели пятки латиноамериканского студента, с сине-зелеными точками, который валялся в постели с однокурсницей, сказавшись больным, а Валя Н. строго тащила их на очередную экскурсию.