— Ну, и дальше? — спросил я.
— А дальше?.. Через месяц мир перевернулся вверх дном. И сейчас мы по уши завязли в крови. Что ждет нас в дальнейшем? Мне жутко. Я верю предсказаниям этого человека и теперь вижу, что не генералы и дипломаты, а только народ сможет покончить с этой войной. Да, покончить раз и навсегда!
В 1922 году я перелистал свой дневник времен империалистической и гражданской войн и на одной из страниц наткнулся на имя Величии. В последние годы я часто вспоминал старика Величку, и всякий раз это воспоминание по ассоциации вызывало передо мной образ другого человека, ставшего мне бесконечно дорогим, человека, к которому меня привязывали сыновняя любовь и почтительное восхищение ученика.
Меня давно мучила одна догадка, и я тут же принял решение. Снял со стены портрет и долго с любовью смотрел на дорогое лицо. В дневнике нашел я адрес старика.
— Да, я напишу дяде Величие, напишу, — решил я.
«Кеншарк, фабричная улица, 8. Иосифу Величие».
На секунду я оторопел. Ведь с тех пор мир у Карпат претерпел большие изменения. Там уже не Венгрия.
Как называется теперь Кешмарк по-словацки? Э, ничего, дойдет по старому адресу. И я сел за письмо.
«Дорогой дядя Величка! Помните ли вы наш разговор в саду в 1915 году? А ну-ка, посмотрите хорошенько на эту фотографию. Не похож ли этот господин на того русского, ясновидящего, который предсказал вам, что империалистическую войну закончат не генералы и министры, а народ. Именно парод…»
* * *Ответ от него пришел исключительно быстро, я знал, что дядя Величка не заставит долго ожидать ответа, но все же послание было длинное, на нескольких листах, исписанных каллиграфическим почерком старого службиста. Старик благодарил за память, а относительно фотографии — ох, он давно уже знает, давно догадался, что его случайным собеседником в капронской корчме был не кто иной, как великий Ленин. Величка чрезвычайно гордился этим и просил меня в случае, если встречусь с Лениным в московском Кремле, передать ему непременно привет из Кешмарка от служащего «Патрикеевской мануфактуры» Иосифа Величии. Жаловался дядя Величка на то, что после войны жизнь стала трудной, дела никак не налаживаются, кругом лихорадка. Предсказания Ленина оправдываются. Да, Ленин предсказал ему все это в Капронем, но до каких же пор будет длиться такое положение, ему, Величие, хотелось бы это узнать на склоне лет. Еще писал дядя Величка, что многие рабочие на Кешмаркской фабрике стали коммунистами.
«О, если бы наши коммунисты были такими, как господин Ленин, я, старик, несмотря на свои 78 лет, стал бы первым коммунистом в Чехословакии», — заканчивал свое письмо дядя Величка.
Разговор о гуманизме
Я — отталкивающее, отвратительное существо. Не тратьте слов на отрицание, ведь это никому не нужная любезность!
У того, кто видит меня в первый раз, делается спазма в горле. Прежде чем обратиться ко мне, он вынужден сплюнуть, при разговоре со мной голос у него дрожит. Все это оттого, что я так страшно изуродован. Из моих пустых орбит непрестанно сочится мутная едкая жидкость, по обе стороны моего бывшего носа видны фиолетовые канавки. Вместо рта-какое-то бесформенное отверстие, из которого торчат несколько уцелевших желтых зубов. Одна сторона моего лица в мокрых струпьях: они то заживают, то снова воспаляются. Половина головы у меня совершенно лысая, и обгорелая кожа часто трескается. Из моей прекрасной мягкой шевелюры уцелело лишь несколько волосков: они торчат, как цепкий репей на песке. Вы видите мою засохшую левую руку? Противно?.. Не буду вам описывать мое тело. Оно отвратительно, как недогоревший обрубок. Словом, я отделан по всем статьям и похож на улыбающийся череп. Я это знаю хорошо, хотя никогда не видал себя. Мое лицо стоит предо мной, как в зеркале, и то, что я слеп, нисколько этому не мешает.
Но так было не всегда.
До двадцати пяти лет я был вполне приличным молодым человеком: если не красавцем, то во всяком случае ничуть не хуже и неглупее других, — здоровым, голубоглазым блондином. Несчастье настигло меня в восемнадцатом году — в последнем году войны, в последнем месяце ее, даже, можно сказать, на последней неделе, потому что через несколько дней после этого из Берлина ударил наш обожаемый союзник Вильгельм, чертов сын! Вы знаете, у меня долго было такое чувство, словно я опоздал на поезд. Я думал: «Еще бы несколько дней, я сел бы в вагон и уехал домой здоровым и невредимым».