Но это все лишние сантименты.
Как это случилось? Очень просто.
Была война, любезный сэр. Искалечили десять миллионов людей. Я тоже был на этой войне. Почему бы и мне не быть искалеченным? Не правда ли?.. И однако я был уверен, что буду исключением. Именно я, понимаете? Каждый так думает. Это, вероятно, объясняется тем, что я был совершенным дураком: верил в какие-то высшие силы.
Знаете, у меня даже был сносный характер. Теперь он тоже испортился: я стал придирчивым, беспокойным, в некоторых вопросах просто нетерпимым и всегда неблагодарным и непокорным. Я ненавижу неумолимо, с презрением! Я не стараюсь использовать ту жалость, которую невольно рождает в людях мой вид. Напротив, всячески стараюсь обозлить, оттолкнуть от себя и делаю это как опытный мастер. К примеру: подходит ко мне субъект. При виде бедного калеки в его душе разливается блаженная пустота, именуемая состраданием. Он подает мне милостыню, подает гораздо больше, чем обыкновенному нищему. И вдруг вместо благодарности на него изливается поток дерзостей. Он стоит предо мной, потрясенный таким нахальством. От моих слов он закипает, как кислота в колбе, и начинает извергать ругательства. Многие плюют мне в лицо. Но это не имеет значения. Моя жизнь не стоит и гроша, — стал бы я обращать внимание на такой пустяк, как плевок?.. Для чего я это делаю, вы спрашиваете? А для чего сделали они это со мной? Спросите их.
У меня, конечно, немало неприятностей. Меня гонят отовсюду, даже среди нищих считают отбросом. Меня два раза выбрасывали из инвалидного дома. Однажды доставили прямо в тюрьму. Но это мне не страшно. В тюрьме я провожу регулярно каждую зиму. Там спокойно! В мою камеру сажают только в виде наказания. Но я люблю быть один. У меня уже выработалась техника. Осенью я становлюсь посреди улицы и начинаю ругать нашу дурацкую власть. От чистого сердца я выкладываю все, что думаю о благоденствующей милейшей буржуазии. Меня хватают, судят. На суде я получаю новое удовольствие: могу грубить всем. И зиму сижу спокойно. Когда придет весна, меня все равно выпустят.
Вы только этого не записывайте. А то власти могут узнать и лишить меня зимнего пристанища. А мне не хочется беспокоить себя: нет ничего более унизительного, как заботиться о самом себе. Но вас интересует моя история. Что же, давайте, расскажу.
Признаюсь, мне очень польстила анкета, с которой вы ко мне обратились. Ведь я не певец, не политик, не знаменитый писатель или художник. Я простой инвалид войны, слепой и изуродованный. Однако, несмотря на то, что на днях стукнет двадцать лет с начала мировой войны, память о ней все еще свежа для меня. Я полон ненависти, беспокойства, непрестанной бдительности и непокорного чувства, — я хочу отплатить цивилизованному обществу за все полученные от него блага. Я жду дня расплаты с господами, которые в большом долгу предо мной. Меня нельзя удовлетворить самаритянской любовью инвалидных домов, печатным разрешением на нищенство, госпиталями, тюрьмами, состраданием. К черту!
Я вижу, вы уже начинаете терять терпение. Впрочем, вас я тоже мог бы послать ко всем чертям. Но мне понравилась ваша анкета. Вы попали в точку. В конце концов, может быть, в разговоре с вами мне самому кое-что станет ясным.
Я ведь знаю, что вы из этого состряпаете статью. Получите зелененькие долларчики. Ничего! Я разрешаю вам поэксплуатировать меня. Это льстит мне, как я уже сказал. Ведь вы американский журналист? Бизнес! Не подумайте, что я разговариваю с вами из любви к искусству, — у меня тоже свой бизнес.
Yes! Я — инвалид войны. Из моих слов вы, очевидно, уже поняли, что я окончил школу и готовился к жизни, — приятной, удобной, культурной жизни. Меня ожидал хороший заработок, семья, положение в обществе, ванная комната и летние поездки на курорты, одним словом, большие и маленькие наслаждения, которые дают деньги.
То, что сербские студенты пристрелили в Сараево нашего Фердинанда, уверяю вас, не расстраивало меня и тогда. Все же через месяц после этого случая я был мобилизован и уехал на фронт с тем же воодушевлением, как остальные сотни и тысячи болванов.
Войну я провел на трех фронтах. Полтора года я уничтожал русских, попадавшихся мне на мушку. Потом, в течение почти двух лет, охотился на итальянцев. Весной восемнадцатого года несколько наших венгерских полков отправили на французский фронт — для демонстрации «милой дружбы». Все шло своим порядком. Война агонизировала. Уже мы сами ясно видели, что русские нанесли ей смертельный удар. На большую шахматную доску мировой стратегии с силой плюнула русская революция.