Пронин и в этот раз не отказался: также затянулся глубоко, как и в прошлые разы, чтобы не ударить лицом в грязь. Холера одобрительно хмыкнул и мягко похлопал Пронина по спине:
— А ты, я вижу, — молодца! — сказал, тяжело ворочая языком, он. — Наш пацан.
Его все поддержали.
Холера стал расспрашивать Пронина о нём: где живет, где учится, чем увлекается.
Такое внимание к себе польстило Пронину, и он отвечал без обиняков, просто и открыто. Рассказал и про часы, которые у него отобрали по возвращению из школы какие-то сволочи, и про задиристого Мухина, старшеклассника, который ему проходу в школе не дает: то сильно к стене отпихнет, то больно даст щелчка.
— Ну, за это ты не переживай: теперь ты с нами. А твоего Мухина, если хочешь, мы за углом подстережем и отделаем по первое число. И козлов тех, что часы у тебя отобрали, найдем. Гадом буду, если не найдем! Мы за своих знаешь как!
— Мне Санька говорил.
— Вот именно.
Холера снова набил выпотрошенный бумажный цилиндр «Беломора» «травкой», закурил неторопливо и снова дал затянуться Пронину. На этот раз Пронин почувствовал слабое головокружение, и какое-то необычное, ранее не ведомое состояние «кайфа» охватило его. Новую сигарету также, как и в прошлые разы кто-то моментально вырвал из его рук. Она снова пошла по кругу, бережно, мучительно, сладко. Но, к сожалению, эта сигарета была не столь длинной, и вот уже кто-то решил догнаться «Моментом», уткнулся в полиэтиленовый пакет и затих.
Незаметно как стемнело. Нужно было расходиться, но Пронину ни за что не хотелось расставаться с новыми приятелями. Он всё больше, не понимая отчего, входил в раж и уже, не замечая как, стал просто бахвалиться о том, какой он «классный» пацан, что они не пожалеют, что приняли его в свою компанию и что он сделает всё, чтобы оправдать их доверие.
— Так-таки всё, — подзуживал его Холера.
— А чё! — одурманенный «травой» кичился Пронин.
— А клей слабо нюхнуть? — сунул ему Холера насыщенный парами клея пакет.
— Кому слабо, а кому и нет, — решительно взял Пронин у Холеры полиэтилен и глубоко затянулся. В голове опять всё пошло кругом, но настроение удвоилось, он почувствовал себя раскованнее, с этими ребятами ему было просто хорошо. Уже и сам Холера ему был как брат, и, кажется, любую гору он мог свернуть. Ничего неосуществимого в тот момент для него не было, ничего непреодолимого не существовало, эйфория полностью захлестнула его. Но вдруг сквозь угар помутненного сознания одно слово кольнуло его: «Могу и убить». Это он сказал? Его кто-то спросил: «Слабо убить?» Могу и убить. Это он ответил? Убить. Слабо? Они сомневаются? Разве он какой-то сопляк? Он же настоящий пацан! Кто в этом сомневается? «Ну, на нож». Давай. Стальное лезвие как будто светится в темноте. Даже Маугли нужен был нож. Он был добрым, Маугли. Но ему всё равно был нужен нож. Рукоять как присосалась к руке. «Раз ты такой храбрый, убей кого-нибудь, докажи, что ты на что-то способен» И докажу! Докажу!
Туман замутненного сознания всё не рассеивался.
— На, затянись еще.
Еще затянулся.
— Вон там наверху кто-то идет. Слабо его?
— Раз плюнуть! — рука сильнее сжала нож, и он двинулся, слегка покачиваясь, по направлению к смутному силуэту, медленно спускающемуся по аллее. Поступь его тяжела. Кто-то как будто сдерживает его, как будто наполнил ступни свинцом. Он двигается, впившись в землю, крепко сжатый в руке нож словно прибавляет ему сил. Он чувствует себя каменной глыбой. Но вдруг знакомый голос заставляет остановиться его.
— Сынок, Пашенька, я тебя везде ищу. Давно стемнело, а тебя всё нет и нет. Нет и нет… — говорит она и осекается, не понимая, что происходит с её сыном. С её милым Пашенькой.
Пронин тяжело поднимает на мать глаза. Расплывчатым облаком в свете луны кажется ему её лицо.
— Я тебя везде ищу. Зову, зову…
Что-то словно щелкает внутри него, но он не может еще ничего ни понять, ни воспринять. Слово «мама» будто врывается в него извне. «Мама?», — думает он. Недоуменно и вопросительно. Почему мама?
Он оборачивается, но темные зловещие силуэты позади не уходят. Они всё ждут. Он должен что-то сделать. Он обещал. Он — человек слова.
— Идем домой, сынок. Пойдем, — как сквозь какую-то пелену медленно доходит до него.
Но силуэты позади всё ждут. И голова идет кругом.
«Ты можешь убить?» — «Убить?» — «Да, убить? Ты можешь убить?»
— Да, мамочка, — едва ворочая языком, сказал он, тяжело закрыл глаза и почувствовал, как вспотела рука, сжимающая горячую рукоять ножа.