Гриша иной раз ворчит, что его болотник — не тачка и не тележка, однако довод этот никто во внимание не принимает. Вертолет, дескать, тоже не тачка, тем более не тележка и даже не трактор, он и горючки больше расходует, и стоит дороже, а ничего, возит мелочевку. «Разбаловались, — говорит на это Гриша. — Заелись. Скоро будете вездеход вызывать, чтоб до ветру сходить…»
Что Грише нравилось, так это всерьез выручать кого-то — главным образом, вызволять чью-то машину или трактор из трясины, особенно зимой. Нефтеобские хляби коварны. Морозы, снега по пояс, казалось, промерзло все до коренных пород, но именно глубокий снег и таит под собой опасные места, куда лучше не соваться: талики,
наледи, незамерзающие ключи. Зазеваешься — и ухнешь до самой кабины. Хорошо, если есть куда бежать за подмогой, а одному как?
Одному в таких случаях ой как не сладко. Гриша знает, приходилось. Надо срубить и притащить лесину или бревно, и чтобы толщина была подходящая и длина, иначе веса трактора не выдержит, да продеть трос сквозь гусеницы и это бревно надежно притянуть и закрепить… Врагу не пожелаешь, взопреешь в любой мороз! И делать все надо быстро, в темпе, иначе прихватит гусеницы, ходовую часть, и тогда уж нужно два, а то и три трактора, чтобы тебя выдернуть со всеми потрохами. При этом обязательно что-нибудь покурочат, и будешь неделю-две, а то и месяц ковыряться в гараже, оправдывая кличку «мазута», и получать ремонтные, а не по путевкам. Нет уж, лучше не рисковать…
Так вот, нравилось Грише выручать кого-то, и даже не сам процесс выдергивания там, буксировки и прочего, а когда он еще только спешит на выручку. Когда прибегает к нему в вагончик некто, пусть даже среди ночи, и не очень громко, потому что кругом люди отдыхают, но и не шепотом начинает Гришу упрашивать, уверять, что это недалеко, совсем рядом, за «Тещиным языком», и всех дел минут на десять, не больше, только зацепить и вытащить на сухое, а там уж он заведется и своим ходом… Гриша хмурится, отводит взгляд — ни днем ни ночью от вас покоя нет, ездить не умеете, салаги, сибиряки комнатные, а сам уже прикидывает, хватит ли горючки в баке: до «Тещиного языка» километров никак не меньше пятнадцати, и грязь там, у скользкого крутого бугорка в развилке двух ручьев, местами до колен и выше, если уж машина в такой грязи заглохла, то завести ее вряд ли удастся.
«Рядом, говоришь? — спрашивает Гриша. — Своим ходом, говоришь?» И незадачливый водитель умолкает, понимая, что Гриша не тот человек, которому можно лапшу на уши вешать, и начинает бормотать что-то о долге, о взаимовыручке, чуть ли не о классовой солидарности, намекая при этом, что и Гриша может когда-нибудь капитально застрять, и его, Гришу, тоже кто-нибудь будет вытаскивать. «Уж не ты ли на своих колесах?» — уничижительно замечает Гриша и идет тормошить «Машку».
Он нарочито подчеркнуто медлителен, движения его вялы, как у не полностью проснувшегося человека. Запустив двигатель, он обязательно поковыряется в нем, встав коленями на широкую гусеницу, потом достанет из-под сиденья тряпицу, тщательно вытрет руки, каждый палец, и только тогда кивнет своему подопечному на кабину — давай, дескать, влезай. А тот аж ногами сучит от нетерпения, от Гришиной неторопливости.
Но вот Гриша за рычагами. Вязаная шапочка надвинута на брови, помпон свисает вперед и вбок, как петушиный гребень, в уголке рта погасшая папироса, глаза прищурены, выражение лица каменное. Рывком, так что пассажир затылком стукается о заднее стекло, трогает с места сразу на четвертой, и пошел, и пошел. Обочиной, косогором, через валежины, правая гусеница на полметра выше левой, пассажира мотает как куклу, вцепился обеими руками в сиденье, потому что больше не во что, и челюсти сжал, чтоб от тряски и бросков не прикусить язык, синяков не набить. На ровном месте, переведя дух, он обязательно спросит с непрошедшим еще испугом и раздражением: «Ты что, испытателем работаешь?» — «Угу, испытателем, — сквозь зубы цедит Гриша, не расставаясь с изжеванной папироской. — Дороги ваши хреновские испытываю».
Однако сам-то он себя не испытателем видит и чувствует. Он — спасатель! Вздымается и опадает тяжелая темная масса океанской воды, и вместе с ней то задирает нос, то пашет волну его длинное обтекаемое тело, устремленное вперед, на выручку, к мутной беззвездной дали, обрезаемой неподалеку ершистой от волн линией горизонта…
Углубляться в детали Гриша избегает: дай только волю воображению, и оно в такие дебри его увлечет за собой, так опутает и заморочит, что пока вернешься на землю и снова осознаешь себя в кабине болотохода, на разъезженной, раскисшей, разбитой дороге, можно и самому влететь в аварию.