Хорошо. Конечно, он не ожидал, что последний таможенник в аэропорту знает о его французской славе, но неужели они не слышали, что он одевал первую леди Франции в Елисейском дворце и что Верушка[12] порезала вены, когда он ее бросил?
— Ладно, давай-ка расскажи Жике, чем же ты там занимаешься? — спрашивает его старый друг и снова наполняет стаканы.
— Мы с тобой, — говорит Жан Жик, — занимаемся одним и тем же делом. Разница только в том, что ты людей раздеваешь, а я их одеваю… У тебя случайно нет дочери?
— Студентка! — с гордостью говорит Жика и достает из кошелька фотографию. — Восемнадцатый год пошел…
Жан Жик открывает маленький чемодан и достает свою последнюю модель — нереально легкое платье из чистого фиолетового шелка, которое он взял, сам не зная для кого. Эта вещь совершенно бесценна!
— Отнеси ей это… — он дарит платье таможеннику, в чьих больших ладонях шелк заструился каскадом. — Она тебе скажет, чем я занимаюсь!
Он вернулся победителем в город, где потерпел свои величайшие поражения. Полные карманы шуршащих купюр защищали его от жестокости мира. Наконец, у него был и французский паспорт, который он не показал. Двойное гражданство, на всякий случай. Он был осторожен.
Он добрался на такси до города. Люди изменились, но равнина, по которой он ехал, осталась такой же, как была, неизменной. То же соотношение неба и распаханного, податливо рассыпавшегося, тучного чернозема, который дымится в ожидании, когда его накроет ночь. Его страна. Страна. Страна. Страна, где даже таможенники тебя целуют и угощают выпивкой.
Он решил остановиться в «Мажестике». Этот отель запомнился ему как храм роскоши, в который он в свое время даже не смел войти. И сегодня, в сорок два года и со всей своей славой за плечами, он почувствовал что-то вроде волнения, входя по вытертой ковровой дорожке на рецепцию. Швейцар лишь взглянул на него мимоходом и вернулся к разгадыванию кроссворда. Пробормотал, что нет ни апартаментов, ни номеров. Ему не повезло! Но свободных номеров не было ни в «Москве», ни в «Метрополе». Даже президентские апартаменты в гостинице «Югославия» были заняты! Ему объяснили, что в городе как раз проходит крупный Автосалон и что все отели уже несколько месяцев как забронированы вперед. Им очень жаль! Нигде ни одного свободного места!
Он ощутил потребность смеяться как сумасшедший, совсем как в конце фильма «Сокровища Сьерра Мадре», когда ветер разносит во все стороны кровью добытую золотую пыль из разорванных сумок, но вместо приступа смеха его охватило чувство неловкости — на самом деле сдерживаемая паника сделала его ноги нетвердыми и заставила их дрожать. Значит, то, что он вернулся в Белград победителем, с гармошкой кредитных карт, открывавших перед ним все двери, ничего не стоило — восемнадцать лет спустя (какой абсурд!) он снова оказался в самом начале — на улице! Совершенно невероятно! Он ожидал всей возможной хитрости, притворства, злобы своих бывших коллег, которые видят его успех; он ожидал зависти, такой естественной, когда человек возвращается с нажитым огромным трудом европейским именем, но Белград, по-видимому, всегда выбирает самый неожиданный способ нанести вам обиду. Кто бы только мог подумать, что ему негде будет спать в свою первую ночь? Это ему не пришло бы в голову и в страшном кошмаре, когда он метался без сна, в который раз переживая в памяти ту страшную январскую ночь 1956-го, когда друг, у которого он одно время жил, забыл оставить ему ключ от ворот, и он до рассвета подпрыгивал на снегу и, до смерти завидуя всем тем, что ходил по сонному Каленичеву рынку спали, укутавшись в теплые одеяла, и не знали о его мучениях.
Итак, Белград всегда надо завоевывать с самого начала.
Лишь одно он знал наверняка: ни в коем случае нельзя просить ночлега у оставшихся немногочисленных друзей! Таким образом он подписал бы необратимое признание своей неудачи! Об этом бы в скором времени услышал весь город, и восемнадцать лет оказались бы потрачены зря. Ни в коем случае!
Он спустился к вокзалу. У входа в здание его встретили несколько женщин. Завидев его, нерешительно стоящего с чемоданом в руке, они, треща как сороки, принялись предлагать ему ночлег. Несколько секунд он раздумывал, соглашаться или нет, но один взгляд на эти отекшие лица профессиональных сводниц, их бородавки, из которых торчали волоски, двусмысленность, с какой они обращались со словами, спрашивая его, хочет он полную или пустую кровать, как будто возвращал его во власть всех этих давно уже вытесненных из памяти бабенок-шантажисток, его бывших квартирных хозяек. Те же движения, та же нескрываемая грубость низов; те же домашние платья неопределенного цвета, утратившие силуэт, заляпанные жиром и пропитанные вечной кухонной вонью немытой посуды в раковине… Все это хватало его скользкими теплыми щупальцами и тащило куда-то глубоко, в темноту боковых переулков, вниз по лестницам для прислуги в осунувшихся господских зданиях, теперь ненавистью разделенных на коммунальные квартиры — туда, в плохо освещенные ямы и берлоги, из которых не сбежать и не вернуться. Он снова почувствовал вонь нищеты и гнилых зубов и понял, что до смерти устал от бегства; в сорок два у него больше не было сил еще раз пройти через все это и выдержать. Его бы с легкостью победили и задавили. Достаток, в котором он жил последние годы, сделал его мягким и неустойчивым к бедности.
12
Верушка — псевдоним Веры фон Лендорф (род. 1939), всемирно известной немецкой модели и актрисы.