На этом кончаю. Я могла бы рассказать про наших кур еще много всякой всячины, но не каждый настолько любит птиц, чтобы долго о них слушать или читать. Да и не надо, я думаю, рассказывать сразу все. Вот я немножечко расскажу, а вы уж сами припоминайте остальное, потому что это вещи, которые каждый из вас хорошо знает.
Ведь я не говорю, что нет лучше занятия, чем думать о животных или к ним приглядываться.
Но, я думаю, наряду с другими вещами стоит уделить немножко внимания и им. Живут они около нас, их жизнь мы используем для себя, значит, надо за это иной раз и пострадать вместе с ними, или повеселиться, порадоваться сообща, или хотя бы из-за чего-нибудь повраждовать, что-нибудь друг другу простить. Ведь они тоже дети этой земли.
Из сборника «Признаки жизни»
Ксендз Филипп[13]
Вот так Филипп Яруга стал ксендзом.
Вначале, еще до поступления в семинарию, Филипп не знал твердо, хочет он быть ксендзом или нет, и решил положиться на родителей, а они говорили, что ничего лучшего нельзя и желать. У них была мужская портняжная мастерская в небольшом городке, и они стремились во что бы то ни стало изменить свое положение, если не собственными силами, то хотя бы благодаря сыну. И считали, что самый верный путь к этому — стать священником.
— Какого ксендз происхождения, — объясняли они своему единственному сыну, — это никого не интересует, он происхождения святого.
И действительно, всем в округе было известно, что епископ их епархии пас в детстве гусей в соседней деревне у отца, бедного крестьянина. А кто это помнит? И разве самые знатные господа не целуют ему руку? И чего ему в его дворце не хватает — разве что птичьего молока? А почитают его везде так, будто он знатного рода, и родители его теперь уже не крестьяне, а родители епископа.
Филипп должен был признать, что все это так, и такая жизнь была ему, конечно, по вкусу. Разумеется, об епископстве он и не мечтал, самый обыкновенный приход казался ему и его родителям прекрасной будущностью. Благосостояние, почет и не слишком обременительный труд — все то, к чему стремится каждый, — на этом пути казались особенно легко достижимыми и к тому же без всякого нарушения законов божьих, а, наоборот, с огромной пользой для души, которую может дать только праведная жизнь и постоянное общение со всевышним.
Филипп все же колебался: ему очень хотелось стать ксендзом, но призвания к этому он не чувствовал. Он боялся, что не сможет вызвать в себе того душевного подъема, который необходим при отправлении обязанностей священника, что не сможет сохранить телесную чистоту и нарушит клятву, которую ксендзы, кажется, обязаны дать.
Но родители Филиппа были на этот счет другого мнения.
— Клятвы тут не может быть никакой, — говорили они. — Как нельзя человеку не есть, так и эту шкуру, мужичью или бабью, никак с себя не скинешь. А если господь бог облек тебя в шкуру, которая своего требует, то не может он велеть, чтобы ты ее действия на себе не знал. Запрещается только распутство. А что касается призвания, — толковали они Филиппу, — то и оно появится. Человек к любому делу должен раньше привыкнуть, а пока он за что-нибудь не примется, откуда ему знать, есть у него призвание или нет.
Филипп слушал и готов был и дальше довериться во всем родителям, так как, будучи единственным сыном, жил с ними в большей духовной близости, чем другие юноши его возраста.
У родителей тоже, правда, были кое-какие сомнения. Мать иногда сожалела, что не будет растить внуков от Филиппа. И хотя она втайне утешала себя, что есть на свете ксендзы, матери которых все же нянчат и пестуют в старости внуков, но понимала, что эти преступные мысли надо гнать как можно дальше и что на такие радости рассчитывать нельзя. Возникали и другие соображения. Филипп был красивым парнем, ему удалось бы, наверное, жениться на богатой, у него были способности ко всяким наукам, он, быть может, и на какой-нибудь другой службе достиг бы высокого положения. Но ни один из этих вариантов не имел столько положительных сторон, как принятие сана священника, ни в каком другом случае временные и непреходящие блага, о которых радела благочестивая мать, не переплетались так тесно и без особых усилий, ничто не могло сохранить родителям сына так, как ограничение его права иметь семью. А когда подошел надлежащий срок, возникавшие раньше сомнения исчезли, и Филипп отправился в семинарию.
После его отъезда родители не могли найти себе места от тоски. Филипп тоже очень скучал и с трудом привыкал к новой жизни. Но потом старики взяли в дом на воспитание сиротку, оставшуюся после умершей от чахотки родственницы, и это немного скрасило их жизнь. Филипп тоже нашел в семинарии друзей. К тому же его не покидала твердая уверенность, что недалеко то время, когда ни ему, ни старикам не придется ни в ком искать утешения, они будут жить вместе в приходе, который он, несомненно, получит.