Гитлер слушал, иногда одобрительно кивая, иногда, задумавшись, терял нить мысли. Он доверял Геббельсу; они отлично понимали друг друга с полуслова. Только однажды он прервал чтеца:
— Геббельс, это место прозвучало у вас чересчур траурно. Мы не бедные родственники истории: мы — нибелунги, и наше поражение только ступень к будущим победам.
Геббельс, как зачарованный, смотрел на своего шефа.
— Понимаю, отлично сказано! Я это исправлю.
— И он сделал пометку на полях черновика. Затем продолжил чтение…
…Итак, вот он, заключительный акт драмы! Гитлер слушал механически. Знакомые слова, старые мысли, повторение мест из «Mein Kampf». Когда он делал наброски «завещания», он, помнится, был вдохновлен, переживал поражение Рейха как великую историческую трагедию, в которой он был главным персонажем. Теперь что-то переменилось. Искоса поглядывая на низкий потолок, на унылое убранство помещения, Гитлер внезапно ощутил, как на место «трагедии» приходит другое — «неудача». И в этом нащупывался иной элемент, чего-то личного, человеческого. Неужели он попросту неудачник?! Победителей не судят, зато неудачников — клянут! Может быть, клянут и его, свои же, тысячи, миллионы, влачащие пещерное существование в разрушенных городах.
Возможно, он смешон? Причем смешон и физически? Последнее время Гитлер стал мнительным. Ему казалось, что и в инвалидности его было что-то неладное, слишком человеческое: дрожащая рука, кривящееся плечо, нелепо дрыгающая нога…
Уже то, что такие мысли могли появиться, было симптомом слабости. Действительно, он был уже не тот. Все чаще ловил себя на жалости к себе и, что еще хуже, на унизительной потребности, чтобы его кто-нибудь пожалел. Но на это никто бы и не осмелился, даже эти милые женщины, смотревшие на него влюбленно-преданными глазами. Даже Ева, в минуты их самых интимных отношений! Для них он по-прежнему оставался вождем, кумиром, несокрушимым в своем крушении. И отсюда рождалось его ледяное одиночество…
Гитлер поднял отяжелевшие веки. Задремал он или просто забылся? Нет, заснул.
Геббельса в кабинете не было. Зато в дверях стояли двое: Борман и Шпеер. В руках у Бормана были какие-то бумаги.
Оба ждали, не смея нарушить оцепенения шефа.
Борман первый заметил, что Гитлер открыл глаза Он выждал еще немного и затем сказал:
— Мой фюрер, получена телеграмма от Геринга.
Гитлер молча смотрел на своего секретаря. «Телеграмма. Геринг… И почему они сами не могут ничего решить? Почему все падает на него, на него одного?»
— О чем там?
Борман, торопясь, поднес бумагу к глазам и стал читать.
Геринг запрашивал Гитлера, не пришло ли время, ввиду полной неясности берлинской обстановки и изолированности фюрера от внешних событий, передать, согласно декрету от июня 1941 года, управление Рейхом ему, Герингу? Геринг просил ответа до 10 часов вечера.
Гитлер выслушал спокойно. Он видел, как взъерошен Борман, но он знал и то, как тот ненавидит Геринга. Шпеер стоял, бесстрастно глядя в пол.
— Ну и что же, — сказал Гитлер, — ответим ему, что время еще не пришло.
Бормана всего передернуло.
— Это еще не все, — сказал он, — здесь у меня вторая телеграмма, адресованная Риббентропу.
— Риббентропу?
— Да. В ней Геринг требует, в случае, если до 12 часов не последует инструкций от вас, чтобы Риббентроп немедленно вылетел в Берхтесгаден с докладом Герингу, как законному руководителю Рейха. Это измена, это гнусное предательство!
Но Гитлер и сам уже вышел из состояния апатии. Он весь дрожал от бешенства.
— Мерзавец! — глухо пробормотал он. — Как смел он! Как смел!
Борман подлил масла в огонь.
— Да, мой фюрер, Геринг — предатель! Его следует незамедлительно арестовать и расстрелять. Я давно уже предупреждал вас относительно этого субъекта. Если бы вы были в Берхтесгадене…
Это было ошибкой Бормана. Напоминание о бегстве из Берлина охладило Гитлера. Он сказал:
— Расстреливать рано. Пока же передайте ему, что я отрешаю его от всех занимаемых им должностей. Он должен немедленно подать заявление об отставке!
— Но…
— Никаких «но»! Ступайте и выполняйте мой приказ! И чтоб через час был ответ! Понятно?
— Яволь, мой фюрер! — Борман щелкнул каблуками и направился к выходу.
Шпеер последовал за ним, но Гитлер остановил его. Он подождал, пока Борман не скроется за дверью. Затем сказал:
— Шпеер, считаете ли вы правильным мое решение остаться здесь, в Берлине?
Шпеер, не задумываясь, отвечал:
— Да, вы решили правильно. Ваше место сейчас здесь, в столице Германии.