— Что ищешь в небе, Талей?
— Звезды.
— Да разве ты их видишь?
— Не вижу, зато слышу. Всю ночь они плывут и поют, но голос у них не как у человека.
— А какой же?
— Не знаю, как сказать. Чудный голос. Слушаю, и сердце тает. Говорят, что звезды падают с неба, как спелые груши с дерева, когда подует ветер. Я их не вижу, но слышу, как они падают. И когда одна ударится о землю, другие стонут. Знал бы ты, как стонут и плачут! Потом всю ночь не спится.
— Не спится тебе, Талей, потому что ты не устал. Ты поди потопчись на жнитве от темна до темна, поломай горб, как я, так не то что звезды или там цикады запоют — хоть из пушки будут стрелять, все равно не проснешься. Не так, что ли?
— Ну, приду я на поле, — отвечал слепой, — что делать стану? Только жнецам буду мешать да хлеб потопчу.
— Да кто тебе велит ходить? Ты сиди при своей гыдулке.
Но Талей жаждал увидеть белый свет.
Никто в Орлице не знал, откуда взялся слепой гыдулар. Пять лет назад рано утром — на самую родительскую субботу, — бабка Тиша вышла из дома, чтобы ударить в колокол. Бабка мела и мыла ветхую сельскую церковь. На площади она увидела человека незнакомого и нездешнего, одет он был во все старое, на плече у него висела кожаная торба, а в торбе — гыдулка. Старушка подошла к нему, оглядела всего, откашлялась и приступила к незнакомцу:
— Ты чей будешь, добрый человек?
Незнакомец ответил:
— Я Телилей.
— Какой Телилей?
— Телилей-слепец.
— Откуда идешь?
— Из тьмы.
— Из тьмы-ы-ы? Батюшки светы, какая еще тьма? Чего тебе у нас надо?
Слепой не ответил. Бабка Тиша живо сбегала в церковь, прибрала там, принесла воды, вымела двор, ударила в колокол, вернулась на площадь и опять увидела незнакомца. Человек в глубоком раздумье сидел на камне.
— Ты ждешь кого, что ли?
— Никого не жду. Я к вам пришел. Вчера, когда шел я через горячие хлеба, спросил жнецов, нет ли где поблизости моста. А они мне говорят, иди, мол, на Орлицкий мост, на ваш то есть. Много ли по нему народу ходит?
— Ого, как не ходить! Вся Орлица да еще девять окрестных сел. Во всей округе другого моста нет.
— Отведи меня, бабушка, туда!
Бабка Тиша взяла его за руку и привела на мост. Талей ступал по длинному высокому мосту, и шаги его отдавались эхом. Будто падали в прозрачную воду и как камни тонули в глубине. Он перешел на тот берег, где были нивы, сел под ивой, что с аистовым гнездом, прислонился к шершавому дереву, да там и остался. Потекли дни, месяцы, годы.
Первую ночь он провел там же, под низкими ветвями. Аистята допоздна возились в гнезде, что-то говорили на своем птичьем языке, ворковали, как дождевые капли в тихом омуте, и волновали его сердце. На другой день, когда роса осыпала гнездо и солнце омыло его черный лоб, слепой достал из кожаной торбы гыдулку и провел смычком по струнам. Аистята умолкли. Потянулись орличане на телегах. Иные останавливались послушать, потом ехали дальше, к золотому мареву и дивились, откуда взялся слепой. А Талей пел, но то была не песня — то душа его билась во мраке и жаждала увидеть белый день.
Вечером сердобольная бабка Тиша принесла ему два-три куска от просвир, горсть вареного жита с кусочком сахару и содовый хлеб. Дала ему поесть, потом спросила:
— Где спать будешь?
— Мне и здесь хорошо.
— Здесь нельзя, ты лучше ступай за мной. Гляди, там внизу, где белая труба над вербами, стоит пустая Хаджийская мельница. Думала я сегодня и решила, что там тебе будет хорошо. Вишь, утром дождик шел. Промокнешь — где станешь кости сушить?
Талей повернулся к бабке:
— У меня кожа дубленая. Но раз говоришь, что можно…
И пошел вслед за Тишей по холодному песку вдоль реки. Они прошли кусты гибкой ивы, из которой орличане плели корзины для винограда и коробы для соломы. Подошли к мельнице. Бабка Тиша остановила слепого.
— Напротив — слышишь? — вон под той разлатой грушей течет вода, захочешь пить — там и напьешься. А вот тут жернов лежит; когда встанешь рано, садись на него, грейся на солнышке. А теперь идем, покажу тебе горницу.
Когда они вошли в дом, Талей начал ощупывать давно не беленые облупившиеся стены.