Буйволов распрягли, кинули им сена, развели костерок и уселись вокруг огня. Стали говорить о долгом пути, о малых селах, о сырой земле, о бедняцкой доле. Далекое поле быстро темнело. Орех еще ниже опустил ветви. Ясная синева ушла с неба. Бодро вдыхали буйволы свежесть и слушали тихие шорохи ночи, которая была уже близко. Одинокий аист взмахнул крыльями, вытянув шею, пролетел к селу, откуда доносились петушиные крики, тревожный лай собак и людские голоса.
— Сбился с дороги, — сказал чей-то тонкий голос.
— Нет, внучек, не сбился, а припозднился.
— Тебя послушать, так он весь день в поле работал.
— Аист без дела сроду не сидит. Целый день кружит по селам, спрашивает молодаек: которая хочет через год получить доброго молодца? Завтра он полетит в дальний путь за море. Счастье тому, у кого на крыше аист совьет гнездо да подарит хозяину волынку.
— Какую еще волынку? — спросил Ненчо.
— С двумя руками, с двумя ногами.
— Дед Вылко, да ведь это дело нетрудное, — снова сказал тонкий голос. — Положи на крышу возле трубы сломанное колесо, — аист и прилетит к тебе жить.
— Эх, Илия, тебе ли меня учить! Сколько я колес на крышу клал, чтобы аиста приманить! Да что говорить, моей тягобе конца-краю нет. Хозяйка моя померла и оставила меня одного, как перст. Не было у нас детей. Всем была хороша, и работящая, и кроткая, цены такой жене нет, да вот поди ты! Злому врагу такого не пожелаю — одинешеньким остаться.
— А чем тебе плохо? Ни о ком душа не болит. Что заработаешь — все твое. Пускал бы тебе в трубу длинноногий каждый год по волынке, да наплодился бы их у тебя полный угол, что бы ты тогда запел!
— Что запел бы? Ты дай их мне, да не считай — сколько. Выведу я их за ворота да пошлю в поле, руки к земле приложить. А я по бессилию и землю-то свою запустил, нет уже сил ее поднимать, как раньше.
— Оно, конечно, славно, если дом полон детей, да для этого знаешь что надо?
— Что?
— Надо, чтобы оставили мы на ночь телеги с зерном, а наутро нашли бы в каждой по торбе золота. Эх, повернул бы я тогда телегу вспять да вернулся бы домой. Ворота отопру, телегу среди двора брошу. Позову жену, детей: а ну, глядите, что вам отец привез! Эх, вот рехнутся от радости! Ага! А потом — марш в поле — ступайте землей командовать! И через десять лет бай Илия едет посмотреть сыновей. А сыновья все в городах живут, в большие люди вышли.
— Будет тебе про это, — перебил его дед Вылко, — не в деньгах дело.
— Знаю я, что тебе деньги не нужны, небось, целый горшок припрятал.
— У таких, как я, тайных горшков не водится, но нет у меня помощников, замены нету, пустая моя жизнь. Ненчо, — обратился он к молодому парню, — смотри, брат, не останься в жизни одиноким!
Ненчо ничего не сказал. Он встал и пошел к телеге; лежащие буйволы проводили его кроткими взглядами прозрачных глаз. Они светились при луне как большие звезды. Парень принес мешок, и когда набрасывал его на спину Карамана, черный труженик мотнул головой, и медное ботало трижды звякнуло. Голос его побежал далеко в темноту, будто это колокола.
Сел парень на дышло, прислонился широкой спиной к колесу, снял черную шапку. Волосы его рассыпались по лбу. В душе его поднялся стук туфель да звон расписных ведер. Зашелестела белая рубаха, хлынула ледяная вода из колодца, и в длинной колоде закачался высокий тополь. А вот и девушка, в волосах росяной цветок; она стоит перед ним потупив глаза и подает ему напиться. Он говорит ей:
— Не могу я больше ждать.
— Мама говорит, что я еще мала.
— Ничего не мала. Пока доедем до моего села, вырастешь.
— Как не вырасти! Погоди до другого раза, когда опять приедешь. Я еще и даров к свадьбе не ткала, не вышивала. И венчального платья не шила.
— Ты сама — дар дорогой. Смотри, как налилась за это лето. Так и хочется осыпать тебя, как колос, сорвать, словно яблоко.
— И не стыдно тебе говорить такое!
Ненчо тянется отнять у нее цветок, но она не дает.
— Слушай, пташка моя, в субботу мы обратно поедем. На шее у моего буйвола колоколец висит, издалека слышен. Как услышишь его в одном краю села — выходи на другой край. Придешь? Вот и отвезу матери полную телегу добра с прибытком.