Девяносто три рассказа — главное наследие Кэтрин Мэнсфилд. К ним можно прибавить сборник стихотворений, рецензии, дневники, в которых сконцентрированы не только литературные взгляды Мэнсфилд, но и множество интересных подробностей и событий ее жизни. В 1920—1950-х годах Мэнсфилд была для советской Публики одной из самых читаемых писательниц Запада. А в конце 3980-х годов ее творчество у нас в стране— это хорошо известное неизвестное, много раз печатавшееся на русском языке, но сегодня почти недоступное, изучавшееся в школе и институтах на английском языке, но довольно прочно забытое.
Психологическая проза Кэтрин Мэнсфилд давно занимает достойное место в литературе XX века. Время оказалось над ней не властно, и ни одна ее строчка не застыла в бесстрастном покое, потому что ни одна не была написана спокойной, бестрепетной рукой.
Психологической прозе первой трети XX столетия принципиально чужд откровенный дидактизм, однако так или иначе она выносит нравственный приговор обществу, которое через человека подвергает тщательному анализу. Вывод, как правило, однозначен: буржуазное общество — это институт, построенный на непременном отношении высших и низших, отчего в нем процветают лицемерие, эгоизм, равнодушие. Кэтрин Мэнсфилд, воспитанная в довольно жестких условиях общества — условиях скорее эпохи первоначального накопления, нежели развитого капитализма, — сумела и в завуалированных высокой духовностью, благородными чувствами отношениях разглядеть золотые ниточки, принуждающие «окультуренного» буржуа-марионетку действовать, мыслить, даже чувствовать лишь в заданном направлении. Если Пруст считал, что гостиная — это целая социальная вселенная, то Мэнсфилд утверждает то же самое в отношении любого дешевого кафе или гостиничного номера, уличного перекрестка или бедной комнатки продавщицы. Понятие «классовое», хотя Мэнсфилд почти не пользуется им, обретает в ее рассказах реальный социальный смысл, пусть далеко не всегда отношения высших и низких становятся в них предметом непосредственного исследования. Анализ ощущений персонажа, как правило, подчинен у Мэнсфилд анализу отношений людей и их поступков, то есть социально-нравственному анализу. И в этом Мэнсфилд, несомненно, ближе к русской школе психологической прозы, нежели к европейской. Мэнсфилд считала, что сознание не может быть произвольным совмещением различных побуждений, ибо в таком случае вполне вероятно совмещение несовместимых побуждений. Ни одно впечатление, даже снабженное ворохом ассоциаций и вариаций, не имеет у Мэнсфилд самостоятельного значения. Оно ложится на отведенное ему место в мозаике других впечатлений, которые все «работают» на заданную автором цель.
Важное значение для творчества Мэнсфилд обрела тема «роли», «маски», скрывающей эгоистическую сущность буржуа. Благовоспитанные дамы и кавалеры тщательно организуют свое поведение, даже мышление, в соответствии с той ситуацией, в которой они оказываются, будь то добродушный старичок в рассказе «Юная гувернантка», или благородная дама из «Чашки чаю», или не скрывающий своего актерства парижанин из «Je ne parle pas Français». Трудно поверить, что Мэнсфилд не знала величайший литературный пример самомоделирования личности — образ Николая I в «Хаджи Мурате» Л. Н. Толстого. Правда, Мэнсфилд, при всем разнообразии описываемых ею персонажей, никогда не ставила перед собой задачу изобразить личность исключительную в силу ее духовной или социальной значимости. Ее мир населен в основном людьми, которых она хорошо знала еще с новозеландских времен; заурядный мир более или менее обеспеченных буржуа, обыденность жизни которых подразумевает бесконечность творимого ими зла. Зло вообще неизбежно в обществе высших и низших, но если высшие еще к тому же начинают «играть роль», то причиняемое ими зло неизмеримо увеличивается.