После этих слов глашатай остановился, и среди собравшихся воцарилась мертвая тишина; можно было сказать, что все обратилось в зрение, так как все глаза горели пламенем и не единый вздох не нарушал общего молчания. Монсеньер Эворский, архиепископ ди Лейрия, медленно и торжественно приблизился к статуе и сорвал с головы короля корону. При виде этого толпа разразилась такими бешеными рукоплесканиями, что знатные сеньоры готовы были поклясться: их дело выиграно. Чтобы не дать охладиться пылу зрителей, они дали глашатаю знак, и тот продолжал:
— Второе. Король дон Санчо Португальский недостоин носить меч правосудия, ибо он забыл, что этот меч должен служить для защиты подданных короля. Не его ум управляет его волей, она подчинена фаворитке; не его уста диктуют указы, они исходят от фаворита; не его рука подписывает акты, их заверяет фаворит, и все это в ущерб общему благу и общей пользе. Нельзя допускать, чтобы и дальше рука, недостойная держать меч правосудия, бесчестила его! Пусть же король дон Санчо Португальский лишится меча правосудия!
Глашатай снова замолчал. И тогда к статуе приблизился дон Манрики ди Карважал и сорвал с ее бока меч правосудия. Снова раздались приветственные крики, еще более неистовые, чем раньше. И глашатай перешел к следующему обвинению:
— Третье. Король дон Санчо Португальский недостоин держать скипетр. Тот, кто его держит, должен председательствовать в Совете, предводительствовать армиями, а не проводить всю свою жизнь на охоте, на балах и празднествах! Чтобы достойно держать скипетр, государь должен быть тверд и справедлив. Дон Санчо, напротив, слаб, беспечен, расточителен и не бережет государственную казну. Пусть же король дон Санчо Португальский лишится скипетра!
Тогда к статуе приблизился граф Родриго и вырвал из ее рук скипетр, а глашатай перешел к четвертому обвинению:
— Четвертое. Король дон Санчо Португальский недостоин сидеть на троне не только потому, что он повинен в упомянутых изменнических проступках, оскорбляющих честь португальского народа, но и потому, что, ослепленный ненавистью к своему брату дону Альфонсу, единственному и истинному наследнику престола, он допустил по отношению к нему несправедливость, безо всяких оснований подвергнув его изгнанию, несомненно надеясь заменить его каким-нибудь незаконным сыном; но Господь не допустил подобного позора и бесчестия, и собрание знатных сеньоров предотвратит такое, передав трон тому, кто его заслуживает по рождению, по своей храбрости и разуму! Пусть же дон Санчо Португальский будет свергнут с трона!
К трону тотчас же приблизился дон Диего ди Салватерра, схватил статую и бросил ее вниз головой, а заговорщики подхватили дона Альфонса на руки, подняли на помост и посадили на освободившийся трон, провозгласив королем вместо его брата. Это было встречено восторженными криками народа, каждый раз надеющегося получить какие-нибудь выгоды от перемены государя. В мгновение ока на дона Альфонса III были возложены знаки королевского достоинства, а епископ Эворский приблизился к нему и первый воздал ему королевские почести, поцеловав руку. После него к дону Альфонсу подошел дон Манрики ди Карважал, за ним последовали граф Родриго и Диего ди Салватерра, а за этими представителями собрания знатных сеньоров — все остальные его члены. Наконец новый король сел на великолепного белого коня с королевской сбруей и, окруженный сеньорами, в сопровождении всего народа въехал в город Лиссабон и направился в собор, где архиепископ Коимбры отслужил «Те Deum»[18]. Остаток дня прошел в празднествах и веселии.
Тем временем дон Санчо скакал к Сарзедашскому лесу; с ним был только дон Эрнанд д’Альмейда и несколько самых близких слуг, так как в последнее время все представители знати избегали находиться в обществе королевского фаворита. Однако король дон Санчо был так увлечен дружбой с доном Эрнандом и так ослеплен любовью к его сестре, что не замечал, как он позволил отдалиться от себя потомкам древних родов и ничего при этом не делал, чтобы их удержать. Вот почему в этой роковой охоте его сопровождали только фаворит и доезжачие.
Распоряжения относительно охоты были сделаны заранее, и, приехав на место, дон Санчо узнал, что ночью был поднят великолепный олень. Король еле дождался окончания завтрака, так велика была его страсть к охоте! Запасные лошади и собаки уже были расставлены по местам; доезжачий с гончей вошли в круг; через мгновение послышался звук рога, возвестивший, что начался гон, и почти в ту же секунду все увидели, как олень одним прыжком пронесся не касаясь земли, словно тень, через просеку, где притаились король и дон Эрнанд. Тотчас же спустили собак, дон Санчо со своим фаворитом погнался следом за ними, и охота началась!
Несмотря на то что король мчался на чистокровном арабском скакуне, андалусский конь дона Эрнанда, с первой же минуты несшийся с необычайной скоростью, неоднократно пытался обогнать скакуна. Казалось, между всадником и лошадью завязалась борьба, и трудно было предугадать, кто же выйдет победителем, но король, заметив, что такая скачка расстраивает охоту, крикнул своему фавориту, чтобы он предоставил коню свободу. Как только тот послушался и отпустил удила, конь понес седока со скоростью ветра. Король поскакал следом так быстро, как только мог, и какое-то время следовал за ним, но постепенно стал отставать, хотя все еще различал сквозь зелень деревьев скачущего всадника. В конце концов дон Эрнанд обогнал даже собак и исчез в лесной чаще. Вскоре послышался звук его рога, возвещавший, что олень настигнут. Минут через десять рог прозвучал вторично, но, как ни старались охотники догнать дона Эрнанда, король видел, что тот далеко опередил их. Скачка продолжалась в течение двух часов, с каждым разом звук рога становился все глуше и, внезапно оборвавшись, затих. Король, не понимая, что значит это молчание, и начиная волноваться, пришпорил коня, в свою очередь оторвавшись от свиты. Его конь, будто направляемый неведомой рукой, казалось пустился по следу. Местность кругом становилась все более пустынной и дикой. Король все же продолжал свой путь; постепенно ему начало казаться, что дорога ему знакома, хотя он был уверен, что никогда здесь не был. Он заметил развалины монастыря, увенчанного надломленным крестом, и огляделся; ему смутно представлялось, что сейчас он увидит большую скалу, поросшую черными елями, и действительно такая скала возвышалась напротив монастыря. Его глаза скользнули к ее подножию: он искал водоем и ручей и увидел их там, внизу. И тогда в невыразимой тоске он устремил свой взгляд на землю. На траве в предсмертных конвульсиях корчился какой-то человек. Король соскочил с коня и с громким криком бросился к нему. Это был дон Эрнанд: лошадь сбросила его с вершины скалы, и он разбил голову о камни. Только тогда, наконец, король понял, откуда у него возникло ощущение, что все окружающее ему знакомо — эту картину во всех подробностях описала Мария, рассказывая свой сон. Труп лежал у подножия скалы, поросшей елями, напротив развалин небольшого монастыря с надломленным крестом; в низине образовался обширный водоем, пополняемый водой из сбегавшего уступами ручья.
Король хотел помочь дону Эрнанду, но было слишком поздно — тот был мертв. Тогда он поднес рог к губам и затрубил изо всех сил, созывая свиту. Тотчас же выскочило несколько собак, возбужденных и сбившихся со следа; послышались голоса и наконец появились несколько доезжачих, исполненных беспокойства и страха. С их помощью король перенес тело дона Эрнанда к ручью и, не в силах смириться с мыслью, что для того все кончено, стал смачивать ему лицо водой, надеясь привести его в чувство.
Остальные охотники направились в другую сторону, увлеченные преследованием белой лани: ее появление внесло замешательство в поведение собак, и потребовались усилия доезжачих, чтобы отвести и отвлечь свору от нового следа.