Нашел его лежащим на земле. Лежал конь спокойно, никаких судорог, всхрапов.
Абалай задумался, ломая голову: дозволительно ли ему сойти ради верного друга. После долгих сомнений — сдержался. Свесившись с жеребца, снял с гнедого уздечку, задержал руку, ласково приглаживая густую ровную шерсть.
В душе его поселилось чувство бесприютности, неутешное отчаяние, и в полной тоске не мог он даже сообразить, как не загнать жеребца под собою. Опять все сначала: чтобы не ступить на землю, ему требовался еще один конь на смену.
Нерешительно последовал он за повозкой.
Дальше по пути, на привале, подвернулся случай:
— Пожалуйте…
Слова хватило, возница передала ему в дар мула, которого держала в хвосте повозки — если придется послать вперед или в обход мальчика-подручного.
Абалай примкнул к путникам, не замечая злобных взглядов, которые бросал на него мужчина, переезжавший к новому месту службы через всю страну, со скарбом и семейством из четырех юбок, под кожаным навесом неповоротливого фургона, запряженного волами.
Абалаю было на руку, что возница мирилась с его привычками. Без ущерба для них приходил он на подмогу. Иногда давал женщине передышку, на полдня и более, беря управление повозкой. Стоило лишь перескочить с жеребца на козлы — и греха на душу не брал, не сходил на землю.
Ночью, укрытый кузовом повозки, он легко переходил ко сну, спасаясь от озноба. Стол теперь был ему обеспечен.
Абалая тревожили два вопроса: почему она мне покровительствует? Покаяние ли то, что я делаю?
О первом спросил саму благодетельницу:
— Почему?..
— Ты же мне помогаешь. (Она обращалась к нему на «ты», он к ней — нет.)
Не убедила, и он ушел в молчание.
Тогда женщина без обиняков призналась:
— Ты напоминаешь мне сына, что был у меня.
Они беседовали на равных (на равной высоте), в ночи. Для этого он подъезжал ближе на муле, она садилась на пол облучка застывшей повозки.
Когда возница протягивала ему горшок или миску с едой, которую ели ложкой, Абалая охватывало беспокойство. Ложка в руке казалась ему знаком благополучия, и тогда он спрашивал себя — истинное ли у него покаяние?
Называл это «жизнью задаром», как если живешь на дармовщину, подозревал также, что это словно жить впустую.
Однажды подумал, не поискать ли священника или еще кого, старшего и ученого, с кем посоветоваться.
На его сомнения, словно из тумана, выплывал ответ, почти оправдание: жить во искупление вины — не значит жить напрасно.
Эти думы утешили бы, не возникай постоянно лицо мальчонки. Никак не сладить с ним, с тем мальчонкой!
Абалай пропадает на два дня.
По возвращении на спине мула темнеет тюк. Обстоятельство, возможно, не имеет значения; однако женщина с повозкой чувствует, что это неспроста, хоть и не знает почему.
Абалай вверяет вознице груз, что можно расценить как вклад в путевые издержки. Женщина так не думает, особенно когда, развязав узел, обнаруживает — сало, джин, соль, галеты… понятно, но еще и отрез ситца, одеколон, платок…
Сердце у нее обрывается.
Теперь она почти понимает… Наверно это не обычный подарок. Абалай уезжает и хочет отплатить. Нет, не отплатить, воздать за все.
Можно понять и так, хотя Абалай ничего не объясняет, ничего не рассказывает.
Он не скажет, что отдал серебряный патакон, который берег в складке на ремне для особого случая. Или для великой надобности (как сейчас).
Пронеслась куда-то повозка с возницей, пронеслась зима, пронеслись годы.
Пал гнедой, пали жеребец, мул. Обычно удавалось их заменить, но с пользой ни разу. Больше попадались дикие кони, смирные редко. Искал послушных и, когда арканил отбившихся без клейма, старался отобрать старых, те считались тихими. Требовался основной для езды, и второй — на замену. Одно время держал для пары осла. Лишь бы годился для верховой езды, под седло. Бывало, и без седла ездил, без сбруи, без подседельника.
По подозрению в конокрадстве, как рецидивист, попался он на глаза жандарму.
Абалая с упряжкой погнали в отделение.
Унтер приказал: «Слезай, тебя хочет видеть комиссар».
Смелости Абалаю хватило остаться в седле, но не для спокойной фразы, сложившейся в голове: «Хочет видеть, пусть сам выходит».
Стерпел тон, стерпел обиду, грязные слова. Он уже ждал ударов плетью, тычков, но жандарм решил дать ему шанс:
— Придется тебе войти, по-хорошему.