Он положил дубинку с собой под одеяло, и Джекки жалуется матери:
— Мама! Томми всего меня исцарапал своей дубинкой. Скажи ему, чтобы он ее выбросил.
Томми:
— Заткнись, ты, черт! Или ты хочешь, чтобы тебя укусила змея?
Джекки замолкает.
— Если она тебя укусит, — говорит Томми минуту спустя, — ты распухнешь и от тебя будет вонять, покроешься красными, зелеными и синими пятнами, а потом лопнешь. Правда, мама?
— Ну, ну, не пугай ребенка. Спи, — говорит она.
Двое младших детей уже спят, а Джекки время от времени жалуется, что ему тесно. Ему освобождают больше места. Вдруг Томми говорит:
— Мама! Слышишь этих проклятых опоссумов? Свернуть бы мерзавцам шею.
А Джекки возражает сквозь сон:
— Но они же не вредные, эти мерзавцы!
Мать:
— Вот видишь, я говорила тебе, что Джекки научится у тебя ругаться.
Но слова Джекки вызывают у нее улыбку. Джекки засыпает.
Потом Томми вдруг спрашивает:
— Мама! А как ты думаешь, когда-нибудь вытащат из колодца этого проклятого кенгуру?
— Господи! Откуда я знаю, детка! Спи.
— Ты меня разбудишь, когда змея выползет?
— Разбужу. Спи.
Близится полночь. Дети все спят, а она тихо сидит около них и то читает, то шьет. Время от времени она бросает взгляд на пол и стену, смежную с домом, и как только слышит какой-либо шорох, хватается за палку. Начинается гроза, и ветер, продувая сквозь щели, колеблет пламя свечи, угрожая задуть его. Женщина ставит свечу на столик в защищенном от ветра месте и загораживает ее газетой. При каждой вспышке молнии щели между горбылями отсвечивают серебром. Гремит гром, и дождь льет как из ведра.
Аллигатор во всю длину растянулся на полу, устремив взгляд на стену. И женщина знает, что змея там. Внизу в стене большие дыры, которые ведут под пол жилого помещения.
Она не из трусливых, но напугана недавними событиями: сынишку шурина укусила змея, и он умер. Кроме того, она уже полгода не имеет никаких сведений о муже и беспокоится о нем.
Он был гуртовщик, а когда они поженились, поселился в этой местности и занялся овцеводством. Засуха 18… года разорила его. Ему пришлось продать остатки своего стада и снова заняться перегонкой гуртов. Он собирается по возвращении перевезти семью в ближайший город, а пока что его брат, который содержит трактир на проезжей дороге, навешает их примерно раз в месяц и привозит им провизию. У нее еще есть две коровы, лошадь и несколько овец. Шурин время от времени режет овцу, оставляет ей столько мяса, сколько требуется, остальное забирает в обмен на другие продукты.
Она привыкла оставаться одна. Однажды она жила так восемнадцать месяцев. В свое время она, как все девушки, строила воздушные замки, но все ее девичьи надежды и стремления давно улетучились. Для отдыха и развлечения ей хватает «Журнала для юных леди», в котором она, бедняжка, с удовольствием рассматривает последние моды.
Ее муж австралиец, и она тоже. Он беззаботный человек, но неплохой муж. Если бы у него были средства, он перевез бы ее в город и она жила бы там как принцесса. Они привыкли жить раздельно, по крайней мере, она привыкла. «Что толку волноваться?» — говорит она. Может быть, он иногда даже забывает, что женат, но если ему удастся сколотить деньжат, то, вернувшись домой, он большую часть этих денег отдаст ей. Когда у него бывали деньги, он возил ее несколько раз в город, брал отдельное спальное купе и останавливался в лучших отелях. Он купил ей также коляску, но им пришлось продать ее, как и многое другое.
Последние два ребенка родились на ферме — один родился, пока ее муж ездил за доктором, которого он нашел пьяным и привез к ней силой, а в это время она оставалась одна и была очень слаба. Незадолго до родов у нее была лихорадка. Она молила господа ниспослать ей помощь. И бог послал ей Черную Мэри — самую порядочную из местных туземок, вернее, бог сначала послал ей короля Джимми, а уж он прислал ей Черную Мэри. Он просунул в дверь свое черное лицо, сразу понял, в чем дело, и подбодрил ее:
— Ничего, миссус, — сказал он, — сейчас пришлю своя старуха, она там у ручья.
Один из детей умер, когда она была здесь одна. Она проехала верхом девятнадцать миль до ближайшего доктора, держа на руках мертвого ребенка.
Уже час или два часа ночи. Огонь почти погас. Аллигатор положил голову на лапы и по-прежнему не спускает глаз со стены. Его нельзя назвать красивым псом, и сейчас, при свете огня, особенно ясно видны многочисленные рубцы и плешины в шерсти. Но зато ему сам черт не брат. Он так же рьяно бросается на бычка, как и на блоху. Он ненавидит всех других собак и явно недолюбливает друзей и родственников этой семьи. К счастью, они редко появляются. Иногда Аллигатор проявляет дружелюбие к посторонним. Он ненавидит змей, и не одна змея погибла от его зубов, но и сам он погибнет от укуса змеи, как большинство собак — охотников за змеями.
Время от времени австралийка откладывает работу, вглядывается в темноту, прислушивается, размышляет. Она вспоминает события из своей собственной жизни; больше ей почти не о чем размышлять.
От дождя будет лучше расти трава, и это напоминает ей, как однажды, когда ее муж был в отъезде, она одна боролась с лесным пожаром. Трава была высокая и очень сухая, и огонь угрожал сжечь их жилье. Она надела брюки своего мужа и хлестала по пламени большой зеленой веткой, и у нее на лбу выступили крупные капли черного от копоти пота. Они стекали по ее закоптившимся рукам, оставляя полосы. Вид матери в брюках очень рассмешил Томми, который героически ей помогал, а напуганный малыш орал благим матом и звал маму. Огонь одолел бы ее, но, к счастью, вовремя подоспели четверо соседей. На этом суматоха не кончилась. Когда она попыталась взять на руки ребенка, он закричал и стал судорожно отбиваться, приняв мать за «чернокожего». Аллигатор, доверяя чутью ребенка больше, чем даже собственному инстинкту, напал на нее и, так как он стар и глуховат, в возбуждении не узнал сначала голоса хозяйки, крепко вцепился в ее молескиновые штаны и не отпускал их, пока Томми не сдавил ему шею седельным ремешком. Собака была очень сконфужена своей ошибкой и изо всех сил старалась загладить вину, виляя косматым хвостом и будто в виноватой улыбке скаля зубы. Вот было развлечение для мальчиков! Они вспоминали потом этот день в течение многих лет и каждый раз весело смеялись.
Женщина вспоминает о том, как ей пришлось бороться с наводнением — тоже в отсутствие мужа. Она провела несколько часов под ливнем, роя отводную канаву, чтобы спасти плотину на речке. Но ей не удалось ее спасти. Это было не под силу даже жительнице зарослей. На следующее утро поток прорвал плотину, и ее сердце тоже готово было разорваться от горя. Она представляла себе, как огорчится ее муж, когда приедет домой и увидит, что результаты труда многих лет пошли насмарку. В тот день она плакала.
Она лечила немногих оставшихся коров от плевропневмонии — давала им лекарства и пускала кровь. И снова не удержалась от слез, когда две ее лучших коровы пали.
Ей довелось также сражаться с бешеным быком, который целый день осаждал их дом. Она сама отлила пули и стреляла в него из старого охотничьего ружья сквозь щели между горбылей. К утру он околел. Она освежевала его и получила за его шкуру семнадцать шиллингов шесть пенсов.
Приходилось ей воевать также с вороньем и орлами, которые охотятся за ее цыплятами. И она придумала для этого забавный способ. Дети кричат: «Вороны, мама!» Она выскакивает и прицеливается из палки от метлы, как будто бы из ружья, и восклицает: «Пиф-паф!» Вороны поспешно улетают; они хитры, но женщина еще хитрее.
Иногда сюда забредает какой-нибудь сезонник в состоянии запоя или бродяга зловещего вида и пугает ее до смерти. Она спешит сообщить этим подозрительным личностям, которые всегда сначала спрашивают хозяина, что ее муж и двое сыновей работают за плотиной или во дворе.
Только неделю назад какой-то сезонник, с лицом настоящего каторжника, удостоверившись, что в доме нет мужчины, сбросил свой свэг на веранду и потребовал «жратвы». Она дала ему немного поесть, а затем он заявил, что думает остаться у нее на ночь. Это было уже после захода солнца. Она вытащила доску из дивана, спустила с цепи собаку и предстала перед ним с доской в одной руке и держа собаку за ошейник другой. «Поди вон!» — сказала она. Он взглянул на нее и на собаку и, сказав заискивающим голосом: «Ладно, мать», — ушел. Видно было, что она не отступит, а желтые глаза Аллигатора свирепо сверкали, да кроме того, пасть этого пса сильно напоминала пасть того пресмыкающегося, имя которого он носил.