Они на минуту высунутся из колодцев каменоломен, рассеянных в степи, и тотчас же скроются.
Степь будто вымерла. Ее оживляют только несколько баб-молочниц из ближайшей деревни, которые гуськом на маленьких тележках плетутся в город. Сидя на мешках, набитых сеном, они, чтобы не терять драгоценного времени, вяжут чулки и вышивают рубашки.
Да еще одно существо оживляет степь. Пимка.
Пимка — сын сапожника Митрия, первого «мухобоя» и скандалиста во всей слободке.
Восемь лет ему. Но он смышлен и боек.
Как стрела, мчится он вдоль степи.
На нем синие штанишки и белая рубашонка. В правом кармане звенят медные пуговицы.
Дзинь! Дзинь! Дзинь!
За ним вприпрыжку скачет Суслик — черная гладкая собачонка величиной в большую фисташку, со свисшим набок розовым языком.
Вид у Пимки необычайно озабоченный и торжественный.
Одна молочница, заинтересовавшись им, кричит:
— Малец! А малец! Куды?!
Но он не слышит.
Он торопится к колодцу, где работает дядя Иван, с важным поручением и предписанием от тети Жени.
Пимка устал. Как назло, у него лопнула подтяжка, и он занозил на ноге палец.
Присесть бы на камень отдохнуть, поправиться. Да некогда…
Но вот и колодезь.
Вокруг, как по арене, ходит впряженная в вырло[18]Настя — знакомая Пимке подслеповатая красная лошаденка в повязке на голове из полотенца для защиты от солнца. Она наматывает на барабан канат, поднимающий снизу камень.
У колодца стоит Степан, тяжчик,[19] и покрикивает на нее.
Пимка остановился в двух шагах от колодца и, с трудом переводя дух, спросил:
— Дядя Иван здесь?!
— А что?
— Тетя Варя родила!
— Гм, — засмеялся Степан, — вот отчего ты прискакал, пожарный?!
— Тетя Женя велела, чтобы он сейчас пришел.
— Ладно. — Степан повернулся к своей хате и крикнул:
— Тарас!
Из хаты не торопясь вышел длинный как шест парень в красной рубахе до колен, с открытой шеей и копной грязных волос. Он громко зевал.
— Полезай в колодезь и скажи Ивану, пусть домой идет. Жена родила.
— И чего ей приспичило? — спросил, не переставая зевать, Тарас.
— Спроси ее, — ухмыльнулся Степан.
Пимка с нетерпением и недовольством поглядывал то на Тараса, то на Степана. Его возмущало равнодушие, с которым они относились к столь важному событию.
— Это ты, гобелок, новость принес? — спросил Тарас.
— Да, — ответил быстро Пимка. — Позовите его и скажите, чтобы шел скорее, а то тетя Женя серчать будет…
— А ну ее к аллаху! — неучтиво отрезал Тарас и пошел к колодцу.
Пимка обиженно надул губы.
Тарас зевнул еще два раза, взобрался на поданную Степаном шайку[20] и ухватился за канат. Степан выпряг Настю, навалился животом на вырло, барабан заскрипел, завертелся, и Тарас стал медленно погружаться в колодезь.
У Пимки точно тяжесть свалилась с плеч. Он опустился на четверик,[21] подозвал Суслика, приласкал его, усадил сбоку и занялся выковыриванием занозы из пальца. Степан со снисходительной улыбкой посмотрел на него и процедил в усы:
— Ишь, пузан!
— А что ото у тебя из кармана сыплется? Деньги? — спросил он немного погодя.
— Н-не, — ответил Пимка, блеснув хитрыми карими глазами. — Ушки!
— У кого выиграл?
— У Петрушки, сына Григория Алексеевича… балалаечника.
— Здорово!
Налегая все сильнее и сильнее на вырло и описывая круги вокруг колодца, Степан завел с ним шутливую беседу:
— А ты видел уже ребенка?
— Видел!.. Раньше всех!
В глазах Пимки засверкали веселые огоньки.
— Ого-го-го! Как же это случилось? Раньше всех! Ах ты, апельсин!
Пимка объяснил:
— Когда тетя Варя собиралась рожать, меня не пускали в комнату. А я подождал, чтобы тетя Женя вышла, и залез под кровать.
— Под чью кровать?
— Да тети Вари.
— Правильно!
— И как только ребенок крикнул, я сейчас голову и высунул…
— Молодчина! — похвалил Степан.
Пимка увлекся своим повествованием и продолжал:
— Он совсем маленький, как суслик, и пищит…
Степан бросил вырло и стал считать сложенный в штабели камень. А Пимка уставился в колодезь и стал ждать с минуты на минуту появления дяди.
Но вдруг глаза его забегали и на пухлых щеках выступил румянец. Он вскочил и метнулся в сторону, как вихрь. За ним — Суслик.
— Что случилось? — спросил Степан.
— Саранча! — ответил Пимка и погнался вслед за саранчой, которая грациозно и с треском описывала дуги в воздухе, насыщенном солнечной пылью…