— Борцы за права животных в полотняных туфлях.
— Он был добрый, — говорит она. — Особенно к животным. Ему ведь в лаборатории приходилось проделывать с ними ужасные вещи. А куда деваться, человек он подневольный. А кто такие люди-люди?
— Работники здравоохранения. Коллеги, врачи, медсестры, социальные работники.
— Значит, он и с приличными людьми водился? Отрадно слышать. А люди-барби?
— Сплошные буфера и ни капли мозгов.
— Брат Бенни? — ахает мама. — Вот это да!
В синагоге звучат привычные мотивы. Порой их разбавляют какой-нибудь новой мелодией, но прихожане этого не одобряют. Они любят службу, как туфли «Энна Джеттикс» — закрытые, удобные, всегда одинаковые.
— Итак, — поворачивается ко мне мама, — кто унаследует его состояние? Животные, растения, доктора с медсестрами или барби? И почему не ты? С какой-такой стати не ты?
Я качаю головой. Когда братец Бенни мне что дал в этой жизни?
— Что ты сказала у могилы? — спрашивает мамуля. — Ты ведь ездила на кладбище, да?
Был ужасно дождливый день, земля чавкала под ногами, залепленные грязью туфли вязли.
— Мы говорили о том, что его поместили в университет тринадцатилетним и это разрушило ему жизнь. С тех пор он так и шел по жизни с клеймом вундеркинда.
— Он так и не сумел найти свое место, — соглашается мамуля. — Что-то ему было рановато, а для чего-то он уже опоздал. Слишком рано, чтобы учиться в университете, слишком поздно, чтобы податься в хиппи. Несчастная жизнь! В чем вы его похоронили?
— В одном из его костюмов, — говорю я.
Про обтрепанные манжеты я умалчиваю.
— Держу пари, этот костюм еще с его бар мицвы, — говорит мама. — Ему всегда было плевать на свой внешний вид. И вот до чего он докатился. Умер, как босяк. Так что там слышно на этот счет?
— Следователь назначил нас исполнителями завещания.
— Может, он хоть что-то припас на черный день, — говорит мамуля. — Не мог же он за все эти годы ничего не заработать. Разве с его стороны, моя девочка, не будет мило немного о тебе позаботиться?
Мы часто говорили о родственных отношениях.
— Наши с тобой родители — двоюродные братья и сестры, — сказал Бенни. — Интересно, насколько это генетически на нас отразилось?
Я ответила:
— Ты уродился с прибабахом. И с золотыми руками.
Потом Бенни спросил:
— Двоюродным брату и сестре по-прежнему нельзя жениться?
— Да, — отвечаю. — У моих родителей незаконный брак.
Бенни спрашивает:
— А если двоюродные брат с сестрой любят друг друга?
— Им разрешается целоваться, — говорю я, — в одну щеку или в обе щеки и немножко в губы.
Бенни интересуется: а что, если нам нарушить правила?
— Нет, — заявляю я.
— И какие же это правила? — уточняет он.
— Двоюродным братьям и сестрам разрешается делить прошлое и настоящее, — разъясняю ему.
— А как насчет будущего? — любопытствует Бен.
— А в будущем не давать друг другу житья.
Он хохочет.
— Таково правило?
— Нерушимое, — отвечаю я.
— Покуда смерть не разлучит нас?
— Да, покуда смерть нас не разлучит.
И у нас были годы прошлого и настоящего. А потом братец Бенни сорвался.
— Как тебе моя крошка, Бен?
Девочка вся в ямочках и очаровательно гулит.
— Младенцы не по моей части, — отрезает он.
— Это не часть. Это твоя родня во втором колене, — говорю я.
— В третьем, если быть точным, — говорит Бен. — Третьесортная сестричка. Вот уж не думал, что ты станешь матерью. Ты вдруг сделалась взрослее меня.
— Я на год тебя моложе, — напоминаю.
— Будь ты моей ровесницей, у тебя нашлось бы время для меня, — говорит Бен.
— У меня вообще ни на что нет времени, — объясняю.
— Вечно ты так, — говорит он и уходит, не сев с нами за стол.
Я убираю лишний прибор.
— Тебе от него полагается компенсация, — продолжает мама.
— Почему это? — спрашиваю.
— Ты общалась с ним все эти годы, а другие дети его не выносили. Он был заносчивым всезнайкой, любил хвост распустить. Но ты повсюду таскала его за собой, даже потом, в колледже, брала на вечеринки. Научила его танцевать. Была ли у него когда подружка, ходил ли он хоть раз на свидание? Припоминаю сейчас, он сказал, что одна девушка разбила ему сердце. Интересно, кто она?
— Интересно, — поддакиваю я.
В другой раз Бен звонит и приглашает меня пообедать, как ни в чем не бывало.
— Могу я просто тебя увидеть? Как твои дела?