– Не хочу. Я ела, и чего вы ко мне пристали!
– Ешь, я тебе приказываю! Видали, какая взрослая стала – стесняется…
Он сказал, когда Маша ушла:
– Грубоват я, сам знаю. Часто кричу без толку. Солдафон. – И сердито добавил: – Своих детей никогда у меня не было и поэтому тонких родительских чувств не переживал. Не знаю, как они там обожают своих ребятишек. А Машку я в одной деревне подобрал, когда партизанил.
Во время ужина объявили воздушную тревогу, и все пошли в бомбоубежище. Я тоже прямо из столовой пошел в бомбоубежище. После отмены тревоги вернулся в палату.
– Слава богу, что пришли, – сказал Щеголеев. – Заждался. Вот номер телефона. Звякните – узнайте, как Машка.
Я долго звонил по телефону. Никто не снимал там трубку.
– Не отвечают? Ах, черт возьми! Волнуюсь я, прямо руки трясутся.
– Они, вероятно, ушли в бомбоубежище и не вернулись, – сказал я.
– Не успокаивайте меня! – зло перебил он. – Я сам знаю. А вы лучше еще раз позвоните.
Я звонил пять раз и наконец дозвонился. Оказывается, Анна Семеновна с Машкой прятались в метро.
– Молодец Анна Семеновна, – сказал Щеголеев. – Нечего зря головой рисковать. Бомбоубежище могут пробить, или дом завалится, а в метро надежно.
Ноги, видно, у него очень болели. Он во сне стонал. А днем, когда разговаривали, про них даже ни разу не вспомнил. Только во время перевязок всегда просил меня уйти.
– Неприятно смотреть, знаете ли, – сказал он. – Все там разворочено, и запах не из приятных.
Через несколько дней к нам зашел главный врач.
– Вот что, майор, – сказал он Щеголееву. – Правую ногу надо прооперировать, плохо срастается. – Он встал на колени перед кроватью Щеголеева и приложил ухо к его груди. – Сердечко пошаливает. Надо беречь сердце. Ну, хочешь, чтобы нога была хорошая?
– Не возражаю, – сказал Щеголеев.
– Тогда будем оперировать, но без наркоза. Сердце надо беречь. Согласен?
– Согласен, – ответил Щеголеев.
Перед операцией он сказал мне:
– Машке не говори, что операция. Скажи: увезли на перевязку или на снимки в рентгеновский кабинет. А ее отправь домой, пусть приходит завтра.
Щеголеева привезли через три часа. Его красное, отполированное лицо было на этот раз белым, как простыня, которой он был прикрыт.
– Почему он спит? – удивился я. – Ведь ему должны были делать операцию без наркоза.
– Ох, лучше не вспоминать, – ответила сестра. – Дали ему наркоз. Когда уже все приготовили к операции и сняли повязку с ноги, он вдруг говорит профессору: «Я без наркоза на операцию не согласен». В общем, боевой между ними получился разговор. Но товарищ майор профессора нашего перекричал, и вот сделали.
Когда Щеголеев очнулся, его начало тошнить, но он все же сказал:
– Терпеть не могу боли. Мне в гражданскую в колене кость сверлили, тоже после ранения, так я этого никогда не забуду. А главный хорош: его в кавалерию вполне можно ваять. Еле я его одолел. Артист.
После операции дела Щеголеева пошли лучше. Месяца через два, к тому времени, когда меня выписывали, он уже спускал ноги с кровати.
– Машка, – сказал Щеголеев, – сейчас Алеша пойдет на первую прогулку, а ты будешь его сопровождать. – Он хитро улыбнулся. – И знаете, куда вы пойдете? Вы пойдете в главный партизанский штаб – узнаете, как мои ребята.
Спорить со Щеголеевым было бесполезно, и мы с Машей, конечно, отправились в партизанский штаб. Там я узнал, что с отрядом Щеголеева совсем плохо. Их накрыли фашисты, и отряд ушел в болота. Посылали самолет, но никого не нашли.
Я вернулся и в мягких тонах рассказал все Щеголееву.
– Ты не темни, не темни! Говори прямо.
А когда я рассказал ему прямо, он сильно расстроился:
– Ах, какие славные, славные там ребята! Ведь им теперь из болота не выйти. Дураки, погибнут в болоте, засосет их. Умрут с голоду. Только я мог бы их разыскать и спасти. – Вдруг он изменился в лице. – Ну, да Машка… Еще Машка знает, где их найти. Она все знает.
Весь день он вставал и ложился. Десятки раз повторял одни и те же слова: «Машка знает. А там люди, славные люди…»
– Ты знаешь, там один мальчишка есть. Шестнадцать лет. Прирожденный математик. Настоящий Лобачевский. Однажды во время бомбежки высчитал скорость падения бомбы. А еще там есть агроном, тоже молодняк. Так он в лесу картошку сажал, особый сорт выращивает к мирному времени. В Белоруссии бульба – важнейшая культура. Слушай, – он схватил меня за руку, – слушай, Алешка, полетел бы ты к ним, а? Ведь пропадут. А? Ну, приедешь ты в новый полк – ни одного знакомого. А здесь тебя, как родного, примут, руки будут целовать. Ты сапер, ты им такую оборону устроишь. Ходы подземные.