Андрияшка хорошо знал, как ее звали, и очень хорошо знал, что хомяковские ребята не поскупятся на затрещины, но любовь не картошка, а фонари и ссадины заживут!
ПРИЕЗД ГОСТЕЙ
Мы втроем сидели в мастерской и уныло смотрели в окно. По двору изредка проходили, опустив хвосты, печальные куры, моросил мелкий дождик, и все живое попряталось под крыши, только утки да гуси не обращали внимания на дождь. Им что? Не даром говорят: как с гуся вода…
Я сидел и рисовал для «Светлячка», а Толя и Фомич бездельничали и тосковали. Ну и погодка… Какого черта заманишь в такую погоду? Да, брат Толя, не приедет твоя Надежда Николаевна. Тут только лягушкам раздолье. К нам под окно подошли гуси. Впереди гусак китайской породы, за ним подростки гусенята, нескладные, большелапые. Они держались тесной кучкой и шли, переваливаясь с ноги на ногу. Шествие завершали две гусыни, заботливо охраняя малышей. Иногда пролетали ласточки — низко-низко над самой землей. Вдруг забрехал Мирон и помчался к воротам. В открытых воротах появилась дуга и две лошадиные морды. Это было так неожиданно, что мы не сразу бросились к дверям. На козлах сидел дядя Григорий, а в тарантасе две фигуры. Фигуры были закутаны непромокаемыми плащами, и мы смотрели на них, не узнавая.
— Вася! Надежда Николаевна! — наконец завопили мы, узнав приезжих.
— Никакого черта не заманишь в такую погоду!
— Ах, а вы, ангелочки наши, приехали! Вот умники-то!
Анатолий схватил на руки Надежду Николаевну и вынул ее из тарантаса. Вася с трудом сам вылез.
— Ой, братцы, как ноги отсидел, того гляди, шлепнусь.
Из тарантаса, из-под мокрого сена, выволок длинный сверток и, оберегая его от дождя, заковылял на крыльцо.
— Васенька, сокол наш ясный, где это ты Надежду Николаевну обрел? Ты же с ней и знаком-то не был…
Анатолий взял под руку Надежду Николаевну, которая со страхом смотрела на обступивших собак, и повел ее в дом. Громадный борзой кобель на ходу старался лизнуть ее в лицо, гончие, дворняги — все были очень рады гостям и старались как можно наглядней выразить им свою радость.
И вот все мы сидим за самоваром, жадно расспрашивая друг друга. Оказывается, Надежда Николаевна близко приняла к сердцу наше скорбное письмо. Там мы жаловались на безысходную скуку и уверяли, что с каждым часом мы дичаем все больше и больше и уже недалеко то время, когда мы опустимся до уровня культуры каменного века.
Мужчины, лишенные женского общества, кубарем катятся вниз, в яму грубости, дикости, забывают все навыки цивилизации и скоро превращаются в самых обыкновенных людоедов.
Надежда Николаевна испугалась такой перспективы и вот приехала вытаскивать нас из этой ямы. А кто мы такие, я сейчас расскажу. Мы молодые художники и страстные охотники. Эту охотничью страсть Надежда Николаевна презирала и всячески старалась искоренить ее из наших огрубелых сердец.
— И не стыдно вам, — говорила она, — врываться с ружьями и собаками в исконные заячьи угодья и беззащитного зверюшку убивать не из-за нужды, а для потехи. Стыдно, господа! Очень стыдно.
Мы сделали вид, что нам действительно очень стыдно.
МОЖЕТ, ЗА ПОПОМ СХОДИТЬ?
Прогремела революция, наступили трудные времена — в Москве было голодно, приближалась весна 1918 года.
А что, если поехать в Марьину пустошь и посадить там немного картошки? Это идея.
В самую распутицу добираюсь до Марьиной пустоши. Ну и дорожка! Ни пешком, ни в телеге, ни в санях. «Срамная дорога», — как говорил дядя Григорий. Все-таки добрался.
Достал мешок мелкой картошки, договорился со Степаном, чтобы он вспахал и помог посадить, а сам вечером пошел на тягу. Тишина, только в большом овраге чуть слышно бурлит вода да певчий дрозд с высокой ели выкрикивает свои песни.
Гаснут облачка на закате. Темнеют вершины леса. Где-то далеко ухнул выстрел. Напряженно слушаю — не прозвучит ли желанное тройное харканье, не покажется ли на светлом кусочке неба летящая точка. Вот он! Вскидываю ружье… Тьфу ты — это комар. В сырых сапогах ноги зябнут, да и рукам холодно. Неожиданно из-за вершин березняка вырвались, гоняясь друг за другом, два вальдшнепа. С резким свистом они так же быстро исчезли, мой салют из двух стволов проводил их.