Барышня Зоя Петровна бросила палитру и кисти и со всех ног домой побежала. А уже тройка к берегу примчалась и с разлета в воду бултыхнулась и вскачь по пруду. Лошади прыгают в воде, барин гикает и кнутом их хлещет. Кричит:
— Зоя Петровна! Стойте… Не бегите, я все равно вас догоню!
Пруд этот у нас мелкий, и тройка по грудь в воде, прыжками. Выскакали на нашу сторону и уже почти выбрались из воды на берег, да левая пристяжная поскользнулась и упала, запуталась в постромках. Дикий барин из коляски прямо в пруд прыгнул и, бросив тройку, выскочил на берег и помчался вдогонку за Зоей Петровной. У меня сердце зашлось от страха… Догонит он барышню. Что делать? Бросился я за ним вдогонку. Кричу: «Стой, барин! Стой!» Он как гаркнет на меня: «Убью, мразь! Не подвертывайся!» А барышня уже к дому подбежала, на террасу прыгнула и на мезонин влетела. Я за ними бегу, не отстаю. Оглянулся, а за мной две полосатые собаки скачут. Ну, думаю, смерть моя пришла. Присел я на землю ни живой ни мертвый. Собаки мимо проскакали, даже не посмотрели на меня. Языки вывесили, мокрые, грязные, страшные. За хозяином ударились. Подбежал я к дому, спрятался за углом. Слышно мне, как Дикий барин по лестнице на мезонин вбежал и в дверь к барышне ломится.
— Отворите дверь, — кричит, — или я ее выломаю!
А барышня, Зоя Петровна, ему в ответ:
— Уйдите, Геннадий Сергеевич, или я и вас и себя застрелю!
Сижу дрожу за углом, не знаю, что мне делать, кого позвать. В доме только я да барышня остались. Кухарка и Дуняшка за ягодами ушли, а кучер Марью Петровну в город повез.
Слышу, Дикий барин тихим голосом стал упрашивать:
— Отворите дверь, я на вас только посмотрю и уеду. Жить я без вас не могу. Мне все равно один конец — или я застрелюсь, или сопьюсь и подохну где-нибудь под забором. Вы одна только можете спасти меня. Вы одна только можете сделать меня счастливым!
А барышня все одно ему отвечает:
— Уйдите, уйдите…
Вдруг слышу: трах! Выстрел… Кто выстрелил? Барышня? Или он? И тут по лестнице что-то загромыхало, и все затихло… Долго была тишина. Потом дверь в барышниной комнате с шумом распахнулась, Зоя Петровна вышли на лестницу да как вскрикнут дурным голосом и на пол упали.
Все это мне хорошо слышно было. Пойти посмотреть — боюсь. Долго я так сидел, слушал — тишина. Встать с земли не могу — ноги отнялись. Ну, наконец набрался я храбрости, взошел на террасу — и в комнаты… Подхожу к лестнице, что в мезонин ведет… Глянул и обмер — лежит барин, ноги на лестнице, а голова на полу, и под ней лужа крови. Я наверх взглянул — там на пороге барышня лежит и волосы по полу рассыпались.
Я еще мальчонком был — что делать, не знаю. Сижу на ступеньках террасы и реву. Спасибо, скоро пришли бабы, а тут и барышня Марья Петровна из города вернулась. Ну и поднялась кутерьма! И Зоя Петровна без чувств лежит, и барин с разбитой головой. Что делать? Доктора! А где доктора взять? Ну, барышня ничего, ее скоро привели в чувство. Встала. А как вспомнила… Вскрикнула и бросилась к барину. Лежит он в луже крови. Попробовали пульс, как будто жив. Марья Петровна велит Степану скорей запрягать лошадей и везти барина в город в больницу. Побежал я тут к тройке, что у пруда осталась, выпутал пристяжную, подвел тройку к дому. Положили мы со Степаном барина в коляску и повезли в город.
Выжил барин-то. Пуля, слышь, вскользь прошла и только чуть черепную кость царапнула. Но все же два месяца он в больнице пролежал.
После этого случая я скоро от них в деревню к отцу ушел и не знаю, как они там теперь живут.
ФЕЯ БЕРИЛЮНА
Ну и погодка! С неба льется не дождь, а водопад! Небо поминутно распахивается, ослепительный свет, страшный треск и грохот, и все это в черной тьме.
Я и Анатолий едем в тарантасике домой, на Дикареву дачу. На нас нет ни одной сухой нитки. За шиворот по спине бегут холодные струйки, а тарантасик наш, как лоханка, полон воды. Вода плещется в нем, вода бурлит под колесами. В полной тьме нам кажется, что мы едем не по лесной дороге, а плывем на пароходе по реке и волны бьют о борт и колеса плицами шлепают по волнам.
Лошади не видно. Только слышно, как она разбрызгивает лужи. Куда она идет, куда она везет нас — это целиком на ее совести. Мы уже давно привязали вожжи к передку и доверились судьбе.
— А далеко нам еще ехать-то? — спрашивает Анатолий.
— Ты думаешь, я знаю, где мы едем? Я думаю, что мы проехали Сысы… а может, и не проехали. Тьма такая, что сам черт не разберет, где мы едем.
— Эх, хорошо бы сейчас надеть все сухое, — мечтает Анатолий, — сесть за стол, в комнате тепло, уютно, на столе лампа горит, всякие там антимоны на тарелочках. Налили бы мы по рюмочке и закусили бы белыми грибочками в сметане… Ух! Даже слюнки текут…