М. КОРШУНОВ
РАССКАЗЫ
СТАРОГО ШАХТЁРА
Рисунки Л. ХАЙЛОВА
М., «Дет. лит.», 1974
Писатель Михаил Павлович Коршунов написал для вас, ребята, уже несколько книг. Это и «Дом в Черёмушках», и «Клетчатое чучело», и «Мухоморовы шляпы», и «Друзья и знакомые». Книга «Рассказы старого шахтёра» выходит пятым изданием. Нам интересно знать, какие книги этого писателя вы читали и какие герои его книг вам понравились больше всего.
Пишите нам по адресу:
Москва, А-47, ул. Горького, 43.
Дом детской книги.
Ещё в детстве я был знаком, с одним старым шахтёром и любил слушать, как он рассказывал о прошлом Донбасса, о революции, о гражданской войне.
Я запомнил эти рассказы и собрал их в книжку для вас, ребята.
ЛИСТОВКИ
Листовки должны были прочитать все в городе. Можно ли такое сделать или нельзя? Рабочие механической мастерской «Вильде и К°» решили, что можно.
У себя на производстве они пользовались канифолью и маслом олеонафтом: канифолью натирали ремни, чтобы не соскакивали со шкивов, а олеонафтом смазывали детали машин и станков.
На жаровне, на которой грели паяльники, рабочие сварили в чугунце канифоль с олеонафтом.
А рано утром, как только над городом зародился рассвет, на деревянных столбах и заборах были расклеены листовки.
Полиция немедленно получила приказ от градоначальника — листовки уничтожить. Но не тут-то было: пропитанные клеем, они въелись в столбы и заборы, точно сами стали деревянными.
Полицейские пытались их содрать, смыть холодной водой, горячей — безуспешно.
Прошёл дождь — висят листовки…
Греет солнце — висят, не отсыхают…
В городе давно уже успели их прочитать, а они всё висят.
Тогда полицейские появились с рубанками. Злые и потные, бренча тупоносыми палашами, полицейские неумелыми руками начали строгать столбы и заборы.
И так, под пересмешки горожан и мальчишек, строгали они их до позднего вечера.
ПОСЛОВИЦА
Судили рабочего-агитатора. На суд был вызван свидетелем урядник Дудыкин.
Он стоял перед прокурором в полной выкладке: синий мундир, лакированные ремешки, жёлтая кобура, густо навощённые мазью сапоги; каблуки вместе, носки врозь. При этом он пялил грудь в малиновых шнурах — изображал усердие — и молчал.
Зал суда заполнили рабочие: процесс был объявлен открытым, показательным.
— Свидетель Дудыкин! — говорит прокурор.
— Я как есть, ваше высокородие! — хлопает каблуками урядник Дудыкин.
— Отвечайте суду, что выкрикивал этот человек на заводском дворе, какие слова? — И прокурор кивком показывает на рабочего-агитатора.
— Он… ваше высокородие, — мнётся, скрипит амуницией урядник.
Над головой прокурора в позолоченном багете висит портрет царя. Царь глядит упрямо на урядника.
— Ну… выкрикивал этакое…
— Что — этакое?
— Этакое такое…
Прокурор пытается прийти на подмогу уряднику:
— Что-нибудь неугодное правительству или императору?
— Да не-ет… — Урядник пыхтит, ёрзает шеей в тугом воротнике мундира.
— Ну, а что же? Отвечайте наконец.
— Пословицу.
— Пословицу?! — повторил удивлённый прокурор, сдёргивая тонкое золотое пенсне. — Какую?
— Народную пословицу.
— А какую именно?
Урядник с отчаянием вздохнул своей синей, в малиновых шнурах грудью, погромче прихлопнул каблуками и чётко отрапортовал:
— Долой царя!
БОМБА
В сыскной комнате вдоль стены на лавке сомлели от испуга, застыли жандармы. Их взгляды были направлены на стол, на котором лежала бомба — чёрная, гладкая, внушительная.
Только что в сыскную комнату ворвались неизвестные люди в пиджаках, внесли эту чёрную гладкую бомбу, положили её посреди стола и потребовали, чтобы не было никакого шевеления, а то-де, не ровён час, бомбочка злонамеренно пыхнёт, и от господ жандармов могут остаться одни фу-фу!..
Потом они выпустили из сыскной комнаты недавно задержанного коммуниста и провели от бомбы за дверь маслянистый гибкий шнур.
Кто знает, куда они его провели!..
Жандармы уныло сопели в своих тесных пыльных мундирах и не двигались, а только тянули к столу уши, прислушивались: не пущена ли в бомбе заводная пружина? Но, кроме гудения ленивой от жары мухи, которая время от времени стукалась об оконное стекло, и тогда внутри у мухи что-то особенно громко дребезжало, да осипшего мычанья коровёнки на соседнем дворе, ничего не было слышно.
Но вот в прихожей раздались торопливые резкие шаги, и в сыскную комнату почти вбежал жандармский офицер:
— Где арестованный, суконные идиоты?
Усики жандармского офицера топорщились, глаза от гнева побелели.
Один из жандармов с опаской кашлянул и тихо пробормотал:
— Осторожно, ваше благородие, бомба тут…
— «Бомба! Бомба»! — передразнил жандарма офицер, выхватил из ножен шашку и с маху рубанул по бомбе — хрясь!..
Жандармы вздрогнули. Бомба распалась на две половинки.
Это была крашенная чёрной краской, спелая, сочная тыква.
ДЕТИ ШАХТЕРОВ
— Все собрались? — спросил Прохор Герасимович.
— Все, — ответили ребята.
Сидели во дворе шахты, в тени старой водоотливной машины. Здесь было безопаснее всего: полицейские и чиновники из конторы сюда не заглядывали.
— Так вот, — сказал Прохор Герасимович. — Сегодня вечером перенесёте трубы и установите на терриконе, что от Байдановской шахты остался.
— Дядечка Прохор, Байдановский террикон — это тот, что возле полицейской управы, да? — поинтересовалась Фрося по прозвищу Девчонка — чёрная копчёнка. Лицо и руки у неё были чёрные: с пожилыми выбирала из угля пустую породу. Из этой пустой породы и состояли терриконы — огромные насыпи.
— Да, тот самый, — кивнул Прохор Герасимович. — Когда стемнеет, закопаете трубы, как я вам объяснял, и по домам. Яков, а заглушки вы напилили?
— Напилили, Прохор Герасимович. Десять штук.
— Хватит.
— А я тряпок наготовила, — сказала Вера. Она была в холщовом фартуке и с проволочной кочерёжкой. Вера тоже выбирала из угля пустую породу.
— А я ведра припасла, — добавила Нюша. — Два ведра.
Поблизости под откосом зашумел, осыпаясь под чьими-то ногами, шлак. Все замолкли. Шум тоже прекратился.
— Кто там таится, выходи! — громко сказал Прохор Герасимович, который уже успел заметить ребячью голову, белёсую от солнца.
— Я, — ответили басом из-под откоса.
— Кто «я»? Что за горобец[1], выходи!