«Шейла, пожалуйста, выслушай меня. Ты читала газету».
«Да».
«Я… Я получил этот плащ там. В магазине, который сгорел. Мне трудно все объяснить внятно. Ты видела, что я сделал с Линдстромом. Тогда я чуть было не довел дело до конца, понимаешь? Я хотел… укусить его. Когда я ношу чертов плащ, то чувствую себя так, будто я – одно из этих созданий».
Почему её взгляд не изменился? Почему она не отшатнулась от него, охваченная ужасом? Боже, какая ангельская невинность! Какая доверчивость! Почему она не бежит отсюда? Ведь он в любой момент может не совладать с собой и схватить её.
«Я люблю тебя, Шейла. Верь мне. Я люблю тебя».
«Знаю». – Ее глаза мерцают в лунном свете.
«Я хочу проверить себя. Хочу твердо знать, что моя любовь сильнее, чем эта… эта вещь. Сейчас я поцелую тебя, не снимая плаща. Если не выдержу, обещай мне, что вырвешься и убежишь, – быстро, как только сможешь. Надо, чтобы ты поняла, почему я так поступаю. Я должен встать лицом к лицу с этой страшной силой, бороться с ней, и доказать, что моя любовь к тебе настолько чиста, непобедима… Ты боишься?»
«Нет». – В её глазах светилось прежнее желание. Если бы она только знала, что сейчас делается с ним!
«Ты ведь не думаешь, что я сошел с ума? Я разыскал тот магазин, хозяин казался таким страшным маленьким старичком, – и он дал мне плащ. Даже сказал, что это подлинный плащ вампира. Я думал, что он шутит, но сегодня увидел, что не отражаюсь в зеркале, а потом чуть не прокусил вену на шее Линдстрома. Теперь я хочу тебя. Но я должен проверить свою выдержку».
«Ты не сошел с ума. Я все понимаю, Я не боюсь».
«Тогда…»
Губы девушки приоткрылись в призывной, вызывающей улыбке. Хендерсон собрал все силы, наклонился к шее любимой, борясь с собой. На мгновение он застыл так, освещенный призрачным светом оранжевой луны, его лицо исказилось.
А девушка манила его дразнящим взглядом.
Ее странные, неестественно красные губы раздвинулись, тишину нарушил насмешливый серебристый смех, белоснежные руки оторвались от черного как ночь плаща и ласково обвили шею Хендерсона.
«Я все знаю… я сразу все поняла, когда посмотрела в зеркало. Поняла, что ты носишь такой же плащ, достал его там же, где я достала свой…»
Странно, она притянула его к себе, но губы её ускользнули от поцелуя, Он застыл, ошеломленный её словами. Горло обожгло ледяное прикосновение маленьких острых зубов, он почувствовал странно умиротворяющий, ласковый укус; потом вокруг опустилась вечная тьма.
(The Cloak, 1939)
Перевод Р. Шидфара
Тело и разум
/совместно с Генри Каттнером/
Доктор Отхо улыбнулся своему отражению, когда перерезал себе горло перед зеркалом.
Ему было трудновато обращаться с хирургическим ножом. Отхо обнаружил, что его рука нервно дрожит, но несмотря на это, он осторожно примерил клинок к сонной артерии. Откинулся на спинку стула. Почувствовал, как стальное лезвие впивается в натянутую кожу. Закрыл глаза. Теперь он должен был обратиться к инстинкту. Отхо напряг мышцы предплечья, глубоко вздохнул и быстрым движением отделил голову от тела.
После первого надреза он не почувствовал никакой боли. Когда доктор открыл глаза, он – по крайней мере, его голова – уже лежала в контейнере, стоящем на подушке с одеялами, готовая к съемке. Он, или, вернее сказать, глаза его головы, посмотрели в зеркало, помещенное на тумбочке. Голова свободно плавала в контейнере, наполненном серой, пузырящейся жидкостью, в которой свободно колыхались концы артерий.
Отхо торжествующе, с облегчением вздохнул, когда понял, что все идет по плану. Было невероятно ощущать, как сознание вернулось к нему в полном объеме. Он боялся визуальных расстройств, вызванных шоком или проблемами со слухом. Но его ощущения по-прежнему были похожи на те, которые он имел раньше. Он не испытывал ни раздражения, ни боли, хотя и чувствовал окончания артерий.
Доктор Отхо дышал, и пузырьки в серой жидкости увеличивались в количестве. В зеркале он увидел, что его губы побледнели. Пот выступил на лбу. Его запоздало охватил холодный ужас при виде этого жуткого зрелища: голова без тела, плавающая в контейнере, стоящем на подушке, а кромка его шеи пропитана сероватым веществом.
Отхо словно сам напоминал себе о проявленной смелости и отваге. Было ли это зрелище более фантастичным или ужасающим, чем куриное сердце, бьющееся в физиологическом растворе? Он огляделся и ощутил полную меру своего триумфа. Торжество, да, но и ужас, который охватил него, несмотря на научную обоснованность происходящего.