Учитель хлопнул себя по колену:
— Как же я не догадался! У вас, Николай Анкундинович, день рождения сегодня?
— Именины. Когда в церкви имя дали… — махнул рукой: ничего. И продолжил: — Да… Придет и давай мне: был бы у меня, Никола, киноаппарат, я бы все заснял, как и что есть… Чтобы никто не забыл дружка дружку, чтобы смотреть, какие мы молодые были, какие тут речка да поля. Ты, говорит, хоть и кулацкого роду, Никола, но и тебя бы я заснял…
— Николай Анкундинович, — встал учитель, — погодите спать ложиться, я через минуту-другую приду…
— Спасибо, что зашел, — поднялся и старик, — я что хотел спросить-то: как бумага в розыск пишется? Я хочу найти Ваню… Знаю, что в Приморье уехал с детьми, а вот куда? Мудреное ли это дело? Он сам-то детдомовский, родных нет… Как искать?
— Сейчас я приду, — почти силком усаживая его на место, сказал учитель. — Приду — и все сделаем.
Вскоре Владимир Иванович вернулся, за ним в дверь вкатилась криволапая коричневая собака и кинулась обнюхивать углы. Не в силах сдержать юную улыбку, учитель полез за пазуху пальто и достал небольшую коричневую коробку.
— С днем рождения, — он был счастлив и доволен собой.
— Учтиво, — глухо, пряча глаза, сказал старик, — только расходы-то зачем? У учителя зарплата… А-а! — рассердился на себя старик: — Не то говорю. Спасибо, Владимир Иванович, — он рассмотрел запонки, поднося их поочередно к лампе: — Красиво-то как…
Володя заметил по трясущимся его рукам, что он сдерживает волнение.
Поздно ночью возвращался домой учитель. Благо дом хозяйки стоял через дорогу с потушенными огнями и незапертой дверью.
Ярослав Шипов
Счет
Брату было шесть, сестре — двенадцать. В конце лета их вывезли из Москвы.
Вокзал, ночь, затемнение. Крики, плач. Холодные, неотапливаемые — чтобы не было искр над крышей — вагоны. Ни матрацев, ни одеял. На нижних полках самая мелкота валетом по двое, на верхних — старшие по одному. Наглухо зашторены окна, но свет все равно не зажигают — фонари только у проводников.
Полустанки, разъезды, станции. На станциях — кипяток. Воспитатели заваривают в бидонах чай — морковный, фруктовый, выдают сухие пайки. Семафоры, водокачки, стрелки, тупики, мосты, у мостов охрана, зенитки.
Далекая заволжская станция, колонна крытых брезентом грузовиков, разбитый проселок, лужи, грязь. Лес, убранные поля, среди полей — деревеньки. Снова лес, лес, лес. Наконец двухэтажное здание бывшего дома отдыха.
Среди ночи подъем — «тревога». Директор интерната — лихой, веселый мужчина в морской фуражке, летчицкой куртке, с кобурой на боку — выстраивает в коридоре старших, сообщает, что в районе кладбища высадился вражеский парашютист, которого надо обезвредить, и приказывает: «Вперед! Стране нужны только сильные люди!»
Гонит их на погост, заставляет ползать между крестами, потом дает «отбой». Одних благодарит «за смелость и мужество», другим выносит взыскания «за малодушие». «Тревоги» отныне следуют через ночь, по ночам же устраиваются пионерские сборы и заседания совета дружины.
Однажды на легковой машине прибывает начальство — гражданское и военное. Осматривают противопожарный инвентарь, заглядывают в продовольственную кладовку, дровяной сарай, проверяют документы у взрослых, и, к всеобщей неожиданности, интернат оказывается без директора.
— Это недоразумение, — успокаивает он растерявшихся подчиненных, — кое-каких записей не хватает.
— На фронте добавят, — мрачно шутит военный и протягивает руку: — Оружие…
Директор расстегивает кобуру, передает револьвер и стыдливо опускает глаза: «Ненастоящий».
За неимением выбора новым руководителем назначается доставленный из ближайшей деревни бывший конюх.