— Перестрелка была, говорят, ночью. Бандиты, говорят. Ранили кого-то. Что происходит? Как дальше жить? Кошмар! Стреляют.
— Э-э-э! Валя джан. Так всэгда, когда разруха, — стрэляют. Человэк — звэр, Валя джан, хуже звэр. Когда всё хорощё — он сытый звэр, улибаэтся, трогать можно. Когда разруха — он хужэ сволочь, по-армянски: Аннасун. Навэрно пэрэвэсти — щивотное, скот. Да, навэрно, так. Если на зэмлэ останся два человека, один будэт Аннасун. Я пощёл, Валяджан. Тэлэжка сюда. Вот. Ты кущай, кущай.
— Иди, Ашотик. Добрый ты человек, душевный. Мне б такого. Бедный, правда. Что там на твоих пирожках — не разжиреешь. Мой Колька, сволочь, конечно, последняя, как ты говоришь? — Анасун. Пьяница он. Но зарабатывает, зараза, зарабатывает. Сварной он, — сварщик от бога. Тьфу-тьфу-тьфу, не сглазить. Терплю. Все его выходки терплю. Бьёт, падла. Бьёт больно. Когда выпьет. А пьёт часто.
— Э-э-э, Валя джан. Э-э-э, зачэм так. Зачэм разрэщаещь. Э-э-э-э.... Кажьдаму сваё.
Ашот махнул рукой и покатил свою потяжелевшую тележку с новой порцией пирожков. По рынку пронеслось звонко, бойко, зло:
— Абэд для багатых. Абэд для багатых. Пиряжки с мьясэм. Пиряжки с рисом, яйцэм. Пиряжки с картоплем. Домашный пиряжок. Покупаэм.
Полдень. Ровно в двенадцать Ашот влезал со своей неразлучной тачкой в трамвай, почти всегда в одно и то же время — плюс-минус. В ящиках пусто, всегда пусто. Пирожки вкусные. Действительно, вкусные. Действительно, домашние. Действительно, с говядиной, с рисом и свежим яйцом в зелени, с жареным луком; с картофельным пюре особым, со специями — свой рецепт, секретный, картошка своя, с огорода. Рабочее утро закончено.
Ехал домой Ашот долго. Ехал, думал, отдыхал. Почти час до метро «Индустриальная». Потом пересадка на трамвай под номером двадцать три, идущим в сторону Салтовки по проспекту Тракторостроителей — минут пятнадцать, если не ждать долго, — через Немышлю. Немышля: огромный район частного сектора. Вниз — километр, вверх — километр, между, внизу — речка Немышля, ручеёк. Внизу его остановка, Ашота, — «Немышлянская». Ещё сто метров пешком, и он дома. Не спеша. У ворот своего дома. У своей кованной калитки. Встречайте, родные. Пришёл кормилец.
Прошло полчаса. Ашот вышел из ванной комнаты, обмотанный большим полотенцем. Далее разговор вёлся исключительно на армянском языке и громко:
— Вартуи, а, Вартуи! В ванной комнате опять что-то с водой. Горячая. Холодная. Горячая. Холодная. Никак не настроишь.
— Ашот джан, сто раз Сетраку говорила, водонагреватель менять надо — сто раз. Ладно, ещё скажу. Проходи, дорогой, проходи в столовую. Хинкали горячие. Сейчас с плиты сниму.
— Вартуи, где мой халат? Банный.
— Там, где и всегда. В шкафу висит. Видишь? Нашёл? Хорошо. Проходи, проходи.
— Ай, молодец! Жёнушка! За один запах всё отдать можно — жизнь отдать. Какой запах. А! Ой какие хинкали. Ты у меня волшебница, Вартуи. Не жена — подарок! Ай, цавэт танэм! Что я один есть буду? Кто наверху? А ну, позови. С кем радость разделить? Трапезу!
— Ты ешь, Ашот джан, ешь. Я с тобой радость разделю. Компанию тебе составлю. Две штуки вполне мне хватит. Сейчас положу. Расскажу. Внуки твои. Ашот и Арсен час как со школы пришли, я их уже успела покормить. Они в своих комнатах: отдыхают, уроки делают, наверное. Э-э-э. Я не знаю, что-то делают. Им через час на тренировку бежать. Гаянэ — в музыкальной школе с Рузанной. Астхик — на гимнастике. Кстати, у неё в воскресенье соревнования — первые, впервые. Шесть лет ребёнку. Тебе надо придти. Для неё это важно.
— Ага. Уф! Горячо! Приду. Поедем вместе. Днём? Соревнования днём. Хорошо, что днём. Вечером у нас театр, в Пушкина. Что. Шолом-Алейхем! Что. Что, смотришь? Забыла? Ай, Вартуи. Четыре билета: я, ты и Пилояны. Человек разве может забыть? Такое! Вартуи, Вартуи. Леонов в главной роли. Э-э-э! Ну ладно, продолжай.
— Симон. Симон твой где-то здесь бегал. Кушал тоже, уже, раньше. Что? Позвать? Сейчас. Симон, Си-мон, Си-мон джан. Деточка, иди дедушка зовёт. Уже идёт.
— Дед, привет. Звал?