Для кого-то очередной штормовой вал, со страшным грохотом обрушившийся на парусник, оказывался последним впечатлением в жизни, и корабль медленно опускался на дно, на вечную стоянку среди финских скал — так и не добравшись до блистательной петровой столицы. Но для тех, кто преодолевал этот самый тяжелый участок большого пути, открывался удивительный вид: на горизонте вырастал остров со множеством странных голых деревьев — это были корабельные мачты. Судно приближалось к острову-крепости Кронштадту. Многие европейские путешественники, в том числе и шведский король Густав III, прибывший в 1777 году в Петербург морем, писали о «лесе мачт» Кронштадта — вероятно, впечатление от стремительного броска из дикости в цивилизацию было необычайно сильным.
Кронштадт оставался позади, потрепанное штормами судно входило в Неву, путешественник на дрожащих от многодневной качки ногах сходил на берег, и дух у него захватывало. На этот раз не от ужаса, а от окружающего великолепия.
Петергоф с его прославленными фонтанами был создан в 1714 году Петром I. Фотография начала XX века.
Особенно поражены бывали шведы, привыкшие к скромности и провинциальной тишине Стокгольма. Удивляли каменные набережные Невы, очень украшавшие город, но стоившие, вероятно, огромных денег; восхищали выходившие на реку каменные особняки знати с обилием скульптурных изображений. В Зоологическом саду Петербурга можно было увидеть слонов — больше нигде в Европе их не было. Кунсткамера предлагала поглазеть на самое большое в Европе собрание курьезов и уродов, бывших в те времена в большой моде. Летний сад с его статуями и фонтанами не уступал парку Версаля. Рынки и магазины ломились от невероятного количества товаров, а ремесленники и служанки, в том числе и шведские эмигранты, одевались очень богато, в шелка — невиданное великолепие для этой категории людей в европейских городах! Дамы были нарумянены как актрисы в театре. «У всех красные пятна на скулах, как у наших раскрашенных деревянных кукол», — писал один из шведских путешественников, раздраженный еще и сильным запахом лука и дегтя, от которого нельзя было скрыться. На широких площадях и перед торжественными дворцами были установлены качели, на которых под звуки балалаек и рожков раскачивались парни и девушки, что создавало впечатление причудливой смеси европейской культуры и восточного варварства. Шведов поражало количество пьяных на улицах и обычай русских целоваться при встрече. Русские традиции и моды захватывали и шведок. Шведский ученый Карл-Рейнхольд Берк встречал в Петербурге соотечественниц-служанок, привлеченных в российскую столицу высокими заработками и возможностью «развлекаться, прогуливаясь в головных уборах из парчи, и, не будучи осуждаемыми, вести легкомысленный образ жизни».
После долгого плавания вдоль пустынных берегов Финского залива суда входили в устье Невы. Усталые путешественники сходили на берег и бывали поражены роскошью русской столицы. Зимний дворец относился к обязательным объектам осмотра. Фотография начала XX века.
Чтобы привить соотечественникам интерес к естествознанию, Петр I распорядился угощать всех посетителей Кунсткамеры кофе, вином или водкой. На снимке представлены некоторые препараты из знаменитой коллекции Фредрика Руйши.
Пример праздничного излишества показывала императрица. Один из шведских путешественников, видевших ее, описывает Екатерину как «довольно высокую, но толстую и крепкую даму», не знавшую чувства меры в роскоши: «Голова ее в украшениях, спускающихся вплоть до подбородка, а на самом верху укреплен букет из драгоценных камней».
При дворе курили мало, но практически все жевали или нюхали табак. Роскошная табакерка считалась обязательным атрибутом женской и мужской экипировки.
Карета для жителей Петербурга была статусным символом. Богачи соревновались между собой в количестве запряженных лошадей, в великолепии карет и ливрейных лакеев, стоявших на подножках. Великаны с огромными усами пользовались особой популярностью.
«У меня от всего кружилась голова, все приводило меня в восхищение, словно крестьянина из Смоланда, впервые оказавшегося в незнакомом месте. Ибо мне еще не приходилось видеть такого движения в обоих направлениях; хотел перебраться на другую сторону улицы, но после получаса бесплодных попыток пройти между движущимися экипажами я потерял всякую надежду и решил в расстройстве вернуться восвояси», — писал шведский офицер Лоренц Нурденадлер, поступивший в 1784 году на русскую службу.