— Значит, вы утверждаете, что восемнадцатого сентября получили известие о дочери и в один день сообщили об этом зятю, собрались и успели добраться в деревню? И это вы не считаете бегством навстречу врагу? А я бы сказал, что вы просто бросились ему навстречу. Еще вопрос: участвовали ли вы в гражданской войне?
— Нет-нет, только в первой мировой, в чине полковника.
— Вы лжете! Вы служили в армии Деникина. Дайте правдивые показания.
— Да… я скрыл этот факт, — жмется Бене. — В девятнадцатом году, когда белые заняли Харьков, они меня арестовали, и я вместе с ними вынужден был отступать до Одессы… А там меня освободили красные…
— Гражданин Бене, вы опять вводите следствие в заблуждение, «арестовали белые, освободили красные»… Дайте правдивые показания!
Но говорить правду Бене никак не мог. Впрочем, она уже была известна.
Во время гражданской войны, находясь на службе в Красной Армии на должности начальника административного управления Харьковского военного округа, Бене при наступлении Деникина остался в Харькове и перешел на сторону белых. Сразу же, явившись в их штаб, он передал секретный шифр связи между частями Красной Армии и последнюю дислокацию войск Харьковского военного округа. Был принят на службу в армию Деникина в качестве штаб-офицера для поручений в чине подполковника. Из Одессы вместе с деникинцами бежать не успел, стал жить по фиктивным документам под фамилией Шевчука.
В 1922 году в Киеве был арестован, но лишь за то, что, проживая по фальшивым документам, уклонился от военной службы в Красной Армии. А его контрреволюционная деятельность не была разоблачена. Это преступление, совершенное в годы гражданской войны, он в течение двадцати пяти лет скрывал, боялся, что оно будет раскрыто. Это в свою очередь толкало его на путь активной борьбы против Советской власти, так как только после ее свержения он мог быть уверен в том, что не придется расплачиваться за измену. Поэтому он стал агентом гитлеровской разведки.
Поняв, что его прошлое известно, Бене перестал изворачиваться. И вот настал день…
8 февраля 1944 года
— Считаю бесполезным дальнейшее запирательство и буду давать правдивые показания, — заявил наконец Бене. Он рассчитал правильно: игра проиграна и остается уповать только на гуманность советских законов. И тут его словно подменили. Он рассказал все, что знал, а знал немало.
— В гатчинской школе я был назначен командиром формируемого тогда гестапо батальона, который должен был войти в Ленинград вслед за немецкими войсками в качестве карательного отряда по борьбе с советскими патриотами. Но какие функции будут у меня лично, пока не уточнялось. В школе я пробыл около двух недель в июле — августе сорок второго.
Я принимал участие в разработке руководящих документов для школы. Так, я создал инструкцию для начальников политической полиции районов Ленинграда. Исходил из того, что будет объявлена регистрация коммунистов. Тех, кто явится на регистрацию, предусматривал взять на картотечный учет. Ответственных работников предлагал немедленно отдавать под суд. Подробно разработал порядок регистрации. Предлагал разделить прошедших фильтрацию на категории: благонадежных, подозрительных и находящихся под гласным или негласным контролем полиции.
Я подчеркивал, что важнейшей задачей начальников полиции районов является выявление подпольных организаций и партийных групп, а также складов оружия, оставленных райкомами и горкомом партии. На основании опыта, вынесенного еще с гражданской войны, я был убежден, что коммунисты в каждом покидаемом городе оставляют подпольную организацию, — на нее я и обращал внимание как на самую большую опасность для построения новой России.
Кроме того, я передал начальнику школы Смирнову план по борьбе с партизанами, в котором рекомендовал: усилить паспортно-пропускной режим, особенно в прифронтовой полосе; аннулировать советские деньги, что приведет к ослаблению партизанского движения; прекратить публичные казни за мелкие кражи, чтобы не восстанавливать обывателей против нового порядка; усилить репрессии против коммунистов.
Я передал Смирнову ряд сведений шпионского характера о Ленинграде, отметил, какие повреждения нанесены бомбардировками, какие меры применяются для защиты, сообщил расположение отдельных объектов оборонного значения…
— Скажите, Бене, а чем вы занимались после того, как выбыли из школы гестапо? — Следователь выяснял последнее: может, человек одумался, когда план гитлеровцев взять Ленинград штурмом провалился. Но нет. Как и его «коллега» Пигулевский, он нашел своей ненависти новое применение.
— В феврале сорок третьего я обратился в «Русский комитет», возглавлявшийся бывшим генералом Красной Армии Власовым, с просьбой принять меня в формируемую им «русскую освободительную армию», или РОА. Мне обещали, что я получу назначение в соответствии со своим чином и положением. — В голосе Бене прозвучал намек на некую значительность, но следователь остался глух к намекам. — Кроме того, по своей инициативе я разработал и передал в июле сорок третьего заведующему гатчинским отделом печати Никитину план об улучшении пронемецкой пропаганды среди населения. Писал листовки, в которых призывал население в тылу бороться против Советской власти. Обращался с предложением к подпольным организациям организованно переходить на сторону немцев…
На этом можно было бы и оборвать эту историю о людях, которые по своей воле перешли на службу врагу. О тех, кто готов был опереться на любую силу — будь то германский фашизм, или власовцы, или энтээсовцы, лишь бы эта сила противостояла большевикам. Все они потерпели крах в грозные сороковые — это общеизвестно. А история эта тем не менее получила продолжение — уже в наши дни, поскольку выброшенные с территории Советского Союза тайные и явные враги не сложили оружия. Обосновавшись за рубежом и объединившись во всякие «союзы», они с тех самых пор и по сей день пытаются вредить нашей стране издалека.
Но это уже — отдельная история…
3. Расплата
1967 г.
Через двадцать три года после того, как гитлеровцы были выброшены из Гатчины, в декабре 1967 года, здесь вновь прошла грозная тень войны: в Гатчинском Дворце культуры состоялся открытый судебный процесс. Слушалось дело предателя Родины, сотрудницы гестапо, выдавшей врагу двадцать пять героев-подпольщиков, комсомольцев, которые были казнены в парке Сильвия. Зал не мог вместить всех пришедших на этот процесс, и толпы людей стояли перед репродуктором на площади. Были среди них родные и близкие погибших. Их, перенесших все ужасы фашистского нашествия, в эти дни вновь обожгло горем.
Долгое время не были известны обстоятельства трагической гибели молодых патриотов. Они были схвачены почти одновременно, в течение трех дней — с 27 по 30 июня 1942 года и уже 30-го казнены. Было очевидно, что кто-то их выдал. Но кто? Почти четверть века это оставалось загадкой. И вот органами государственной безопасности этот человек найден. И хоть скрывалась она долго, целых двадцать три года, но рано или поздно, а конец у предателей, как известно, один: расплата. Здесь, в Гатчине, где предавала она советских людей, перед родными и близкими погибших держала и ответ в декабре 1967 года.
Как же ее удалось найти?
Еще в сорок четвертом, по мере того как война стала отходить на запад, для сотрудников госбезопасности наступил период огромной проверочной работы. Одни из вражеских прихвостней успели бежать, кое-кого удалось задержать, но многие остались… Предстояло выявить остатки вражеской агентуры. В первую очередь стали искать карателей, махровых палачей, убийц-диверсантов, чьи руки были обагрены кровью советских людей.
За несколько послевоенных лет разные имена и фамилии мелькали в десятках уголовных дел. И среди них одно, не то имя, не то кличка — Верка. Потом к ней добавилась фамилия — Воронцова. Первой, еще в сорок четвертом году, упомянула ее гражданка Жаркова, сообщившая, что Воронцова называла фашистов ласковым словом «кормильцы». Из показаний других людей складывался облик Воронцовой как мелкого пособника, как человека, лояльно относящегося к «новому порядку», но не более. Но все же начали искать. Запросили адресный стол — она не значилась. Искали по местам возможной работы — нигде не было. Следы исчезли.