На следующий день Беркович пригласил трех девушек к себе — чтобы, как он сказал, показать новые фотографии: нет ли среди них Толстого?
Он разложил на столе два десятка изображений и увидел, как девушки с беспокойством переглянулись.
— Ну же, — сказал он. — Я вижу, что вы узнали. Алекс Каменцер, верно? Вы думали, что полиция выйдет на него по фотороботу, а я вам показал снимок, где он изображен в совсем иной компании. Это снято на вечеринке, где были и вы все. Двенадцатый класс, да? Рассказывайте, чем он вас так сильно обидел?
— Он приставал! — воскликнула Хана.
— Жуткий тип! — сказала Дана.
— Ему место в тюрьме! — заключила Фрида.
— Не знаю, что с ними делать, — жаловался час спустя Беркович инспектору Хутиэли. — С одной стороны, их, конечно, нужно наказать — невиновный мог оказаться за решеткой, вы же знаете, как судьи относятся к свидетельствам жертв изнасилования. С другой стороны, девушки просто неумны и не представляли последствий…
— Алекса этого они знали давно, — продолжал старший сержант. — Он за каждой из них волочился, получил от ворот поворот, но продолжал ходить следом и действовал на нервы. После школы их пути, правда, разошлись, но недавно он объявился вновь и стал приставать к Хане. Тогда девушки и решили отомстить — тем более, что пошли слухи о серийном насильнике. Порвать старое платье, расцарапать лицо — пара пустяков. Цель, как говорится, оправдывала средства…
— А что родители? — поинтересовался Хутиэли. — Они же думали, что их дочерей изнасиловали! У двух девушек есть парни — могу представить, что думали они!
— Парни были в курсе, — сообщил Беркович. — А родители… Когда это дети думают о чувствах родителей?
— Вот ради того, чтобы они начали думать, и нужно наказать всю троицу, — резюмировал инспектор.
Родственные души
— Боря, — сказала Наташа, — ты сам скоро отцом станешь, а в игрушки играешь, будто десятилетний.
Беркович с трудом заставил себя оторваться от потрясающей модели железной дороги — на большом столе расположились два станции, три моста, река и небольшой городок с магазинами и колокольней.
— Мне действительно кажется, что я вернулся в детство, — вздохнул он.
На день рождения сына Наташу с мужем пригласила Наоми Баркан — они вместе работали в офисе компьютерной фирмы «Серверком». Никого, кроме хозяйки дома, Беркович не знал и потому разговоры слушал невнимательно, вступив в беседу лишь один раз, когда кто-то заговорил о русской мафии в Израиле. Упоминание о мафии по какой-то странной ассоциации заставило одного из гостей, Игаля Штаркмана, приходившегося кузеном хозяйке дома, вспомнить о том, что жена врача из поликлиники, где он работал, недавно покончила с собой, отравившись газом.
— Бедняжка! — воскликнула Наоми. — Наверное, он ее бил? Сейчас это сплошь да рядом…
— Ничего подобного, — покачал головой Игаль. — Они прекрасно жили. Хотя… Кто может знать точно? Полиция даже думала, что он ее убил.
И рассказчик бросил выразительный взгляд на Берковича, полагая, что ему, как полицейскому, должно быть известно куда больше об этой ужасной истории.
О самоубийстве Мирьям Курц Беркович, конечно, слышал. Женщина заперла в кухне окна, закрыла дверь, села перед плитой и открыла все конфорки. Врач «скорой» вызвал полицию, но расследование не показало ни малейших следов насилия. Дело вел инспектор Лагуш и закрыл его несколько дней спустя из-за отсутствия состава преступления.
— Джозеф Курц жену не убивал, — сказал Беркович. — И семейных проблем у них тоже не было. Почему она это сделала — непонятно. Наши эксперты говорят, что иногда достаточно совершенно невинного вроде бы события. На людей определенного склада характера оно оказывает непредсказуемое влияние.
— Ну да, — протянул Игаль. — Полиция только и делает, что придумывает отговорки. А почему две предыдущие жены Курца тоже отравились газом? Совпадение, по-вашему?
— О чем вы говорите? — нахмурился Беркович. — Курц был вдовцом, это верно, но…
Старший сержант запнулся. Он ничего не слышал о том, что предыдущая жена Курца тоже покончила с собой. И тем более — о том, что у врача было две жены. Джозеф Курц приехал в Израиль из Кейптауна пять лет назад, он был прекрасным врачом и легко нашел работу. С Мирьям, секретаршей посреднической фирмы, он познакомился на какой-то вечеринке, вскоре они поженились и жили, по словам соседей, душа в душу. У Джозефа не было мотива для убийства — Мирьям ему не изменяла и не оставила никакого наследства.