— Так что у вас здесь? — Я бросил на него тяжелый взгляд, старательно изображая очень занятого человека.
— У нас тут, понимашь, командир, не то чтоб барабашка, а самая что ни на есть натуральная нечисть!
Семейство дружно закивало.
— Вот тут, в антресоли? — Я поднял указательный палец над головой.
— Умгу, — кивали они. И на лицах у них было написано: не брешут.
Я взглянул на антресоль. Обычный подвесной деревянный ящик, примыкающий к дверному коробу. Есть защелка, но проушина выломана, так что дверца приоткрыта.
Не спрашивая разрешения у хозяев, я дотянулся до дверцы рукой, распахнул. Антресоль была под завязку забита хламом и тряпьем. Я потянул за свернутый матрас, и у меня в руке остался обрывок засаленной ткани с клочком ваты. Барахло было настолько плотно утрамбовано, что, наверное, понадобился бы китобойный гарпун, чтобы эту клоаку как следует прочистить.
Хозяева мне помогать не спешили. На их лицах читался неподдельный страх. Они бы в эту клятую антресоль не полезли даже по приговору суда. Мать украдкой перекрестилась.
Из матраса лениво выбрался клоп, уставился на наше странное собрание.
Я захлопнул дверцу, оставив насекомое недоумевать во тьме, а сам оглядел получше жилище.
Конура конурой. Вытертый палас, вшивый ковер на стене. Продавленная тахта, напротив раскладушка. Крошечный кухонный закуток с облезлыми табуретками и кособоким столом. Грязная посуда. И пол грязный, жир слоем. Тараканье раздолье.
Дело попахивало уже не заметкой, а статьей на разворот. С колоритными фотографиями. Захарыч от счастья из штанов выпрыгнет. Хотя в сюжетах для желтой публицистики никогда не было недостатка, главред все равно как ребенок радовался каждому крупному материалу.
— Давайте-ка сядем, поговорим, — сказал я тоном, не допускающим возражений. — Опрошу вас про вашу… кхм… нечисть.
Меня усадили на хлипкий табуретик в кухонном закутке. Детей отправили в дальний угол квартирки. Супруга — Лидка — осталась стоять рядом, у мужа за спиной и поближе к плите. Мне любезно налили почти прозрачного чаю, но я беглым взглядом оценил чистоту кружки и пить не стал.
Выяснилось следующее. Глава семейства — инвалид, производственная травма раньше времени отправила его на пенсию. Он и в лучшие годы закладывал за воротник мама не горюй, а теперь и вовсе почти не просыхал. Женушка когда-то трудилась в подсобке овощного магазина на должности «принеси-подай», но советский овощной не выдержал конкуренции и приказал долго жить. Теперь женщина перебивалась случайными заработками на рынке да сдавала собранные по подворотням бутылки. Дочка училась на швею, умом не блистала. Пацаненок, понятно, школьник. Папаша свое семейство знатно тиранил — это я понял по грубым окрикам и другим признакам.
В этой квартире семья жила давно — лет двадцать назад поселились, когда Николай обрюхатил Лидку первенцем. До девяносто первого они стояли в длинной-предлинной очереди на жилье попросторнее, но коммунисты канули в пыльные недра истории вместе со своими щедрыми обещаниями.
Нечисть завелась в антресоли с неделю назад. Громкое ночное шуршание можно было бы списать на крыс, но таинственный обитатель еще и ехидно хихикал. Первой смех услышала дочка, когда ночью поднялась в туалет. Звук так ее напугал, что она босиком, в одной ночнушке с криками вылетела в общий коридор и побежала куда глаза глядят. Тогда-то переполошенные соседи и вызвали участкового. Остальные члены семьи дружно твердили, будто тоже слышали хихиканье.
Как я и ожидал, люди оказались с низким уровнем образования, слаборазвитым интеллектом, пьющие. Такие склонны верить во всякую чертовщину, особенно когда наступают смутные времена. Но чтобы целая семья и в один голос — с таким мне сталкиваться еще не доводилось.
Нет, они не врали. Во всяком случае, свято верили, что говорят правду.
Уходя, я предупредил, что на следующий день в десять утра вернусь с фотографом. Нужно было выпотрошить антресоль и докопаться до истины.
Квартира Пихенько — фамилия виновников торжества — угловая, ближайшие соседи только одни — справа. Может, они тоже что-то слышали?
Я постучал. Мне не открыли. Глазка не было. Я пригляделся к замкам. Оба залеплены жвачкой. Значит, квартира нежилая.
Затем я навестил соседку, что позвонила в редакцию. Одинокая женщина, надолго застрявшая где-то между пятьюдесятью и шестьюдесятью. Очки на кончике носа, тугой пучок волос. Я подумал было, что учительница начальных классов, но малость промахнулся — оказалась библиотекарем. Ничего принципиально нового о семье Пихенько она не сообщила. Лишь подтвердила мои догадки насчет домашней тирании. Сказала, что скандалы там дело обыденное, будничное; выходки Николая для жильцов, мол, так же привычны, как снег зимой.