— Все признаки бреда, типичное и-бэ-эр. Может, статейку в журнал потом накатаю. Случай, таскаать, клинически чистый, классический. Если, конечно, в том проломе и вправду ночные звери не завелись.
— Напомни, что ты говорил про соседнюю квартиру, ближайшую? — встрял в разговор Семен, обращаясь ко мне.
Я вкратце пересказал историю, что услышал от библиотекарши.
— Хм… — задумался Павлов. — Тетка та в каком морге работала? Советского района?
— Не знаю. — Я пожал плечами. — Наверное.
— Вспоминаю случай — как раз трехлетней давности. Может, ты тоже слышал. Скандалище разгорелся с трупожорством.
— Что-то не припомню, — отозвался я.
— С мертвецом одним якобы что-то неладное приключилось. Лежал-лежал себе спокойно, а потом ни с того ни с сего стал брыкаться, орать, на людей кидаться. Но формальных признаков жизни не подавал — ни кровотечения, ни пульса, ни сердцебиения, ничего. Покуролесил он и опять сдох. Вот тогда-то трупожорство и вскрылось: с голеней кто-то куски оттяпал, причем когда тело уже в морге лежало. В прессу информация так и не просочилась, но слухи-то не удержишь. Какое-то время ползла молва по городу, но быстро сошла на нет: мало кто в живых мертвецов поверит. Где в этой истории правда, не знаю. За что купил, за то продаю.
— Слышал я эту байку, — сказал Смирнов. — Брехня антинаучная.
Несколько часов до следующего выезда я провел за своим столом в редакции — писал первую часть статьи под рабочим названием «Нечисть из антресоли». Пару раз подбегал Захарыч — порасспросить, проконтролировать, потереть ручонки в предвкушении.
Уйдя с головой в работу, я не заметил, как прошло время. Печатал, печатал, печатал, пока не подошел экипированный Семен.
Дверь нам открыла Лидка. Дети вдвоем сидели на тахте, а Николай, воя волком и пуская слюни, распластался кверху мордой на раскладушке. Видать, нагрузился на те деньги, что я ему дал.
— Вы внимания-то на него особо не обращайте, — предупредила заботливая супруга. — Поорет-поорет да перестанеть. Только что вот приполз на карачках. Полчаса дома не было, где выжрать успел — не знаю…
— Барахло антресольное вынесли? — спросил я, проигнорировав ее тираду.
— Не, обратно покидали.
Я смерил ее уничтожающим взглядом.
— Просил же не захламлять!
Женщина стала мять подол в растерянности.
— А что, пускай, — вступился за нее Смирнов. — Для чистоты эксперимента, таскаать.
Я распределил места. Мать с детьми усадил на тахту и наказал вести себя тихо. Ходить разрешалось только в туалет, без дела по квартире не шастать. Сами мы заняли кухонную загородку. Семен протянул через квартирешку удлинители, главную вилку положил у розетки рядом с кухонным столом, расставил лампы. Проверил фотоаппарат, положил на подоконник: на стол не рискнул, чтоб мы не дай бог в темноте не смахнули. Как выяснилось, он прихватил с собой еще и новенькую заморскую видеокамеру — личную. Разместил агрегат на холодильнике, настроил, направил объектив на антресоль, включил запись. Рядом разложил запасные кассеты и аккумуляторы.
Когда мы погасили в доме весь свет и устроились за столом, Саня выудил из недр своего солидного кожаного портфеля чекушку.
— Мы так не договаривались, — сказал я осуждающе.
— Да это ж нам троим на один зуб! — возразил он.
— Я не пью, — уведомил Семен.
— Все равно на один зуб. Для сугреву, таскаать.
— Ладно, черт с тобой, уболтал, — махнул рукой я.
Доктор извлек из портфеля металлические стопки.
— У отца-фронтовика реквизировал, — гордо пояснил он. — Ему нельзя, отпил свое, таскаать. Эти стопки окопы Курской дуги видали!
Я промолчал. Только намахнул да закусил внезапно нарисовавшимся на столе салом. Жизнь сразу стала казаться проще, а предстоящие несколько часов молчаливого ничегонеделания в темноте — не такими тягостными.
Чекушку раздавили быстро — как раз стемнело. Николай перестал орать и конски захрапел. Остальное семейство не издавало ни звука, если не считать того, что малой громко шмыгал носом.
— Курить-то тут можно? — произнес Смирнов шепотом. — Пойду, что ль, у хозяйки разрешения спрошу.
— Сиди, — остановил его я. — Можно. — Подвинул поближе кружку с остатками вонючего отвара, чтобы стряхивать в нее пепел, и закурил. Закурил и Саня. Семен закашлялся.
— Терпи, молодой, — усмехнулся ему доктор.
Кружка почти до самого верха заполнилась окурками. Иногда мы открывали форточку — разредить тяжелый кумар сырым воздухом с улицы. Семен менял то кассеты, то аккумуляторы в видеокамере. Мать и дети время от времени тихонько шныряли до нужника и обратно.
Двадцать три ноль три. Началось. В антресоли кто-то завошкался. Ползал, перебирал содержимое.