Все это заняло какие-то ничтожные мгновения. Во мне боролись два порыва: один — сигануть в окно вслед за Саней, рискуя остаться изувеченным на всю жизнь; другой — ринуться по длинному коридору, где тварь настигнет меня в два прыжка, если захочет.
Гадина вдруг замерла, щупальце застыло в воздухе. Голова каким-то неестественно быстрым движением повернулась ко мне. На меня смотрели громадные глаза — чудовищный размер для такого крошечного сморщенного лица. Полностью мутно-желтые — лишь в самой середине чернела крохотная точка зрачка.
Щеки в ухмылке разъехались в стороны, обнажив два длинных ряда передних зубов — таких же поблескивающих черных жал, как на конце щупальца, разве что поменьше.
А потом старуха моргнула. Лишь раз. И это было самое страшное. У нее было восемь век — с четырех сторон каждого глаза. И были они все треугольные.
Они сомкнулись, образовав ровные тонкие кресты… и разомкнулись. В моем пищеводе расплескался жгучий, словно серная кислота, ужас. Я со всех ног бросился прочь по коридору. А гадина продолжила терзать мертвое тело моей спасительницы.
Статью я так и не закончил. У меня случился сильнейший нервный срыв. Несколько дней подряд я приходил в редакцию и пнем торчал за рабочим столом, не в силах напечатать ни строчки. Отгремели вести о пожаре, что дочиста уничтожил пятиэтажку-малосемейку. Похоронили останки тех, кого сумели опознать. (Семена Павлова не нашли, закопали пустой гроб.) Власти расселили погорельцев. А я все сидел в ступоре. По моей вине наша газета осталась в стороне от громкого события. О том, что на самом деле произошло той ночью, так никто и не узнал. Официальная версия гласила: по неустановленной причине произошло возгорание, огонь пошел гулять по ветхим конструкциям, а газопровод сыграл в этой драме роковую роль.
Захарыч какое-то время обеспокоенно наблюдал за мной и в конце концов не придумал ничего лучше, чем отправить меня на полгода в оплачиваемый отпуск — поправить здоровье. Поправлял я его способом вполне традиционным — ударно закладывал за галстук, пока не превратился в размочаленное, мелко трясущееся подобие себя прежнего. С работы пришлось уволиться.
Смирнов, вывалившись из окна четвертого этажа, сломал ногу в трех местах. Его увезли на «скорой». Я его не навещал и больше не видел. Жизнь у него покатилась под откос — это я узнал в начале двухтысячных из громких новостных репортажей. Однажды ночью Саня пошел в туалет и испугался вернувшейся с дискотеки дочки-подростка, которая что-то уронила в темноте на кухне. Ножом, который он зачем-то все время держал на прикроватной тумбочке и носил с собой в туалет, старик ее заколол. А потом забился в угол и вопил, вопил, вопил не своим голосом, выставив перед собой окровавленное оружие. Я видел его по телевизору: задержание снимала пресса. Это действительно был глубокий старик — иссохший, седой, мешки под глазами. Передвигался он с большим трудом: кости после тройного перелома неудачно срослись. Наверное, самозабвенно пьянствовал, как и я. После убийства дочери загремел в психушку — в компанию к тем, кого когда-то лечил.
Я жил в сталинке в центре ***нска. В девяносто шестом умерли мои родители — быстро, сначала мать, а спустя месяц отец. Остались я да пушистый котяра по прозвищу Зверь. Квартира просторная, потолки высокие. Знаете, какая там система дымоходов? Ого-го! А еще мусоропровод, который давно замурован и не используется. А еще каминная труба — тоже замурованная. Да в таких коммуникациях жить можно, не то что прятаться!
Мне стали мерещиться стуки в стенах. Иногда бессонными ночами они доводили меня до исступления. Я натягивал на голову подушку, заталкивал поглубже в уши купленные в аптеке затычки, включал телевизор на полной громкости, чем выводил из себя престарелых соседей. Ничего не помогало.
А потом пропал Зверь. Бесследно исчез в закрытой квартире.
Тогда я разменял большое жилье в престижном районе на крохотную окраинную «однушку». Были варианты и подешевле — малосемейки. Но нет, туда я ни ногой. Там почти везде одинаковая планировка. Везде кухонная загородка. Сраные коробки, в которые с трудом проникает свет. И стены картонные. Не-е-е-е-е-е-ет, братцы, я там и дня не выдержу…
Так вот, после размена у меня на руках осталась солидная сумма, которая позволила пару лет не бегать по шабашкам, а вальяжно предаваться ежедневному пьянству. Каждое похмельное утро обещаю себе завязать, но что толку от обещаний алкаша?
И вот, сижу я как-то пьяный перед телевизором, глаза слипаются. Передают местный новостной сюжет о жильцах аварийного барака времен немецкой оккупации, где на днях провалилась крыша. Интервью берут у жительницы нижнего этажа — грубой дородной бабы. Я узнал ее толстую косу. Я узнал ее заячью губу.