Я не только совершенно не верю в устойчивость американского правления, но и особые учреждения английской Америки не внушают мне никакого доверия. Например, города, охваченные весьма малопочтенной ревностью, не смогли условиться относительно места, где бы заседал Конгресс; ни один из них не (стр.102 >) захотел уступить эту честь другому. В результате было решено возвести новый город, который являлся бы резиденцией правителей. Было выбрано одно из самых удобных мест на берегу большой реки, установлено, что город будет называться Вашингтон,[162] определено местоположение всех публичных зданий; едва приступили к осуществлению дела, а план царствующего города уже распространяется по всей Европе. По сути дела, здесь нет ничего, что выходило бы за пределы силы человеческой власти. Вполне можно построить город: однако в данном деле слишком много умысла, слишком много человеческой природы, и можно было бы с успехом поставить тысячу против одного, что город не построится, или что он не будет называться Вашингтоном, или что Конгресс не будет там находиться.[163]
Глава восьмая[164]. О СТАРОЙ ФРАНЦУЗСКОЙ КОНСТИТУЦИИ. ОТСТУПЛЕНИЕ О КОРОЛЕ И О ЕГО ОБРАЩЕНИИ К ФРАНЦУЗАМ В ИЮЛЕ 1795 ГОДА.
(стр.103 >) Существовали три различных взгляда на старую французскую конституцию: одни[165] полагали, что нация никогда не обладала конституцией; другие[166] утверждали противоположное; некоторые,[167] наконец, как это бывает во всех важных делах, придерживались промежуточного суждения: они допускали, что Французы действительно имели конституцию, но что она никоим образом не соблюдалась.
Первое мнение поддержать невозможно; два других в действительности вовсе не противоречат друг другу. (стр.104 >)
Ошибка тех, кто утверждает, что Франция совершенно была лишена конституции, проистекает из сильного заблуждения относительно человеческой власти, предыдущих обсуждений и писаных законов.
Если чистосердечный человек, имея за душой только здравый смысл и порядочность, вопрошает, что же это такое — старая французская конституция, ему можно смело ответить:
«Это то, что вы ощущаете, когда находитесь во Франции; это такое соединение свободы и власти, законов и воззрений, которое заставляет думать иностранца, подданного какой-либо монархии и путешествующего по Франции, что он пребывает под иным правлением, нежели его собственное».
Но если имеется желание рассмотреть вопрос поглубже, то в памятниках французского публичного права обнаружатся свойства и законы, которые возвышают Францию над всеми известными монархиями.
Особенное свойство этой монархии заключается в том, что она обладает неким теократическим началом, которое отличает ее и позволило ей сохраняться четырнадцать сотен лет: нет ничего более национального, чем это начало. Епископы, наследовавшие друидам, лишь только совершенствовали его.
Я не думаю, что какая-либо иная европейская монархия использовала бы ради блага Государства большее число высших священнослужителей в гражданском управлении. Я мысленно восхожу от миротворца Флери[168] к Св. Одену[169] и Св. Леже[170] и стольким (стр.105 >) другим, политически так отличившимся во мраке их века; к этим настоящим Орфеям Франции, очаровывавшим своей лирой тигров и заставлявшим горные дубы двигаться за ними: я сомневаюсь, что возможно было бы указать на подобную череду где-нибудь еще.
Однако, если во Франции духовенство было одной из трех опор престола и играло столь значительную роль в народных собраниях, в судах, в кабинете министров и посольствах, то его влияние на гражданскую администрацию не ощущалось или ощущалось очень слабо; и даже если священник являлся премьер-министром, во Франции никогда не было правления священников.
Все влияния были хорошо уравновешены, и каждый занимал свое место. С этой точки зрения на Францию более всего походила Англия. Если когда-нибудь она вычеркнет из своего политического языка эти слова: Church and state,[171] ее правление погибнет, как погибло правление ее соперницы.
Во Франции модно было говорить (ибо в этой стране на все есть своя мода), что здесь живут в подневолье. Но почему же слово гражданин существовало во французском языке даже до того, как Революция завладела им, дабы его обесчестить, слово, которое не может быть переведено на другие европейские языки? Луи Расин[172] от имени своего города Парижа адресовал королю Франции эту прекрасную строфу:
При короле-гражданине
каждый гражданин — король.
Дабы восхвалить патриотизм Француза, говорили: это великий гражданин. Напрасны были старания переложить это выражение на другие наши языки; (стр.106 >)выражения gross burger — на немецком,[173] gran cittadino — на итальянском вряд ли будут удовлетворительны.[174] Но достаточно об общих вещах.