Насытившись безлюдьем и бездельем, мы вновь отправились в путь, но до Мюнхена, где я построил воображаемый дом, не давший мне сойти с ума, пока мою девочку держали в Центре, так и не добрались. Оставив яхту в Любеке, на юг мы поехали через Берлин, где нам понравилось настолько, что мы решили задержаться. Сняли маленькую уютную квартирку в фешенебельном районе, которую Мия обустроила по своему вкусу. Я стал хирургом в клинике Вальфриде. Мия сказала, ей нужно время, чтобы понять, кем она хочет быть в своей новой жизни, и я не спорил, хоть и боялся, что она быстро заскучает в роли домохозяйки.
Впрочем, на скуку она не жаловалась. Ходила по магазинам, занималась фитнесом, устроила оранжерею в гостиной. Всякий раз, как добропорядочная фрау, встречала меня горячим ужином – или завтраком, если мне приходилось работать ночью. Мы взяли напрокат отличный инструмент и наняли для Мии преподавателя, заключившего вскоре, что у неё есть все задатки прекрасной пианистки. Музыкой Мия занималась помногу и с наслаждением, а я с наслаждением её слушал. Я старался украсить её монотонную жизнь приятными сюрпризами, обожал удивлять её, предвосхищая её желания. У нас появились приятели – две бездетных пары наших лет, – которых мы иногда приглашали в гости по воскресеньям.
Мия вполне освоилась со своим Даром, её общение с братом стало забирать у неё совсем немного сил. Это был наш единственный способ связи с семьёй. Я не звонил родным даже в день свадьбы Эмили. Как ни хотелось мне поздравить сестру и услышать ликование в её голосе, я не рискнул перебросить через океан ниточку, которая могла бы вывести к нам с Мией тех, кто желает нам зла. По той же причине я не звонил Сидни, но с ним телепатической связи у нас, увы, нет. Нам неизвестно, жив ли он, а ему, если он жив, неизвестно, где мы и что с нами случилось.
О будущем мы не говорили. Мне было непривычно и странно много дней подряд пребывать в одном и том же месте и в одном и том же качестве, однако мне очень нравились моя работа и наше тёплое гнёздышко на Рюке-штрассе. Наверное, я бы чувствовал себя счастливым, если бы видел, что счастлива Мия. Но она счастливой не выглядела. Ей было хорошо со мной, днями и ночами я убеждался, что она меня любит, но часто, слишком часто ловил её тяжёлый печальный взгляд. На вопросы она неизменно отвечала: «Тебе мерещится, Джарод. Всё хорошо!» Мне хотелось верить ей, но не замечать, как она мается, я не мог.
Она панически боялась забеременеть. Горькая, больная и блаженная ночь в «Эрнестине Джейн» обошлась без последствий. Теперь Мия, кажется, готова была использовать сразу весь арсенал современной медицины, лишь бы избежать зачатия. Поэтому я даже не заикался о ребёнке, хотя и обрадовался бы ему безумно. Лишь раз я попробовал выяснить, чего именно она боится – вовсе ли не хочет детей, или не хочет рожать от меня, потому что в моих жилах течёт дурная кровь, или, может, её пугает, как беременность и роды изменят её тело. Я сказал Мие, что приму любой её выбор. Мы можем жить вдвоём, можем усыновить малыша или воспользоваться услугами донора – пусть она не думает, что я одержим желанием передать потомкам свои гены. «Не хочу об этом говорить!» – буркнула она и ушла в другую комнату, расстроенная и рассерженная. Потом по её припухшим глазам и губам я догадался, что она плакала, и решил пока не задевать неприятную тему.
Так прошло полгода. Второго февраля, вернувшись с ночного дежурства, я обнаружил наш дом пустым. Под зеркалом в прихожей нашлась записка: «Я должна побыть одна. Прости меня. М.» Первое, что я предпринял – наплевав на собственный запрет, набрал номер Итена: следовало удостовериться, что Мия исчезла по своей воле.
– Жива-здорова! – вместо приветствия воскликнул Итен. – Велела так и передать, если ты позвонишь. Вы что, поссорились?
– Нет. Где она, ты, конечно, не знаешь?
– Всё, что я знаю: пьёт кофе в каком-то кафе и слушает прибой.
Если бы я хоть чуть-чуть сомневался в её любви, если бы допускал, что Мия ушла, потому что она от меня устала, я бы не стал её искать, и наша история закончилась бы в то блёклое февральское утро. Но я не сомневался! Правда, я очень разозлился: почему нельзя было рассказать мне, что происходит, вместо того, чтобы убегать?! Неужели я бы её не понял? Руки чесались тут же положить трубку – проучить беглянку, заставив обходиться без меня хотя бы неделю. Но вдруг она снова начнёт пить? Я не мог допустить этого и не поддался соблазну, что, в итоге, спасло нас обоих.
– Сидит в кафе? Трезвая? – уточнил я у Итена.