Но, пока он обнимал свою жену, ему никак не удавалось избавиться от образа другой женщины. Даже сейчас, пока он утешал Рицпу, к нему продолжали возвращаться воспоминания о женщинах, с которыми он удовлетворял свою похоть. Они вставали, подобно истлевшим покойникам из могил. И Атрету казалось, что эти женщины были здесь, с ним, и оскверняли его супружеское ложе.
Когда–то, еще в Ефесе, он видел человека, тяжело идущего по дороге мимо ворот его виллы и несущего привязанного к его спине мертвеца. Гниющий труп был привязан таким образом, чтобы человек не мог от него освободиться, пока разложение не начнет убивать его собственное тело.
— Зачем он это делает? — спросил тогда Атрет.
И Галл ответил:
— Таков закон. Он носит на себе тело того человека, которого убил.
Очистите старую закваску.
Атрет же теперь снова ощущал на себе груз прошлого. Он чувствовал, как грех тяготит его, как грязь проникает во все его поры.
Рицпа испуганно вздрогнула, когда Атрет резко оттолкнул ее и привстал на постели.
— Что случилось? — спросила она, не скрывая своего страха. — Что?
— Подожди, — резко произнес он. Когда Рицпа села и потянулась к нему, он оставался таким же жестким и суровым. — Не приближайся ко мне!
Виной всему была Аномия. Атрет не мог не видеть, чего она хочет, не мог не чувствовать ответного желания, которое пробуждалось в нем. Осознание этого давило на него всей своей тяжестью. Самым ужасным было то, что при встрече с ней это каждый раз повторялось.
Может быть, все дело в том, что она так похожа на Анию?
Запустив пальцы в волосы, Атрет уронил голову на руки. Он испытывал страдания от того, что с ним происходит, и конца этому видно не было. Но с тем, что уже творилось в его сознании, смириться было нельзя.
Атрет любил Рицпу. Он испытывал к ней самые нежные чувства. Он готов был умереть за нее. Разве он мог держать ее в своих объятиях и любить ее, думая при этом о другой? Это было бы самым страшным предательством. Это уже пахло прелюбодеянием.
— Боже, прости меня.
Рицпа услышала, как муж что–то бормочет, но ей послышалось не то, что он сказал.
— Боже, освободи меня.
Когда ей послышались эти слова, она подошла к нему и обняла его за шею. Атрет резко отпрянул и повернулся к ней спиной.
«Услышь мой крик, Господи, — отчаянно молился Атрет. — Сотри из моей памяти эту ведьму. Сотри всех женщин, которых я когда–то знал. Сделай меня чистым перед Рицпой. Очисти меня».
43
Зима пребывала в полной гармонии с холодной кровью юной жрицы. Аномия умела ждать, когда наступит ее время, и умела выбирать тех людей, которые к ней прислушаются. Многие окружающие ее люди страдали от зависти и неосуществленных желаний, от несправедливости и разочарования. Аномия приглашала их к себе домой, поила своим вином, которое наливала в их сосуды, и сладким ядом, который вливала в их сердца. Они уходили, полные неудовлетворенных желаний, а потом возвращались к ней снова и снова, думая, что на этот раз им удастся получить желаемое сполна.
— Атрет говорит о чувстве вины. Вины за какой–то грех, — говорила Аномия, усмехаясь, что делало ее еще прекраснее. — Но почему это мы должны чувствовать себя виноватыми? Бруктеры предают нас, продавшись Риму, разве не так? Гермунды отобрали наши соляные долины, разве нет? Атрет заблуждается.
Мужчины жадно ловили каждое ее слово, скользя глазами по ее телу и не скрывая своего восхищения.
Аномия улыбалась, чувствуя свою власть над ними, ту власть, которой они наделяли ее по собственной воле.
— Мы — самые сильные из всех германских племен. Хатты всегда вели остальные племена на борьбу с Римом. Мы первыми шли в бой и последними уходили с поля боя. И вот теперь какой–то римлянин и эта ионийка одурачили Атрета, величайшего из всех наших воинов, и заставили его отречься от Тиваза. И чему мы должны поверить, если послушаемся их? Тому, что мы никто. Разве это правильно?
Среди собравшихся мужчин пронесся протестующий гул, их гордость была уязвлена.
Аномии нравилось смотреть, как в них разгорается пламя недовольства, и она не жалела сил, чтобы раздувать в их сердцах огонь неисполненных желаний.