Наконец новая книга Гамзатова вышла. В ней было опубликовано и стихотворение, посвящённое Сталину. Но не это произведение обратило на себя внимание серьёзных литературоведов.
«Поэма “Родина горца” ещё прямолинейна в построении, — писал позже Владимир Огнёв. — Конкретные, реалистические подробности, связанные с картинами детства героя, сменяются пафосным монологом о времени, как бы быстро перелистанным и взятым в ином масштабе, в ином, более ускоренном темпе, нежели первые две-три главки. Эпические задатки, заложенные в начале поэмы, не получают естественного образного развития в дальнейшем движении сюжета... Но уже в “Родине горца” видна смелая попытка осмыслить личную биографию как биографию поколения. ...Если бы Расул Гамзатов, славя союз с Россией, был простым одописцем, отдавал дань “актуальной теме”, он никогда не стал бы и для Аварии народным поэтом. Диалектика заключается в том, что он органически выразил в своём творчестве сущность новых взаимоотношений между горскими народами и народом русским».
Расул Гамзатов возвращался домой ещё молодым, но уже небезызвестным поэтом. Москва открыла ему другой мир, большую литературу, манящие горизонты. Расул возвращался, обретя хороших друзей и талантливых переводчиков, ставших его надёжными спутниками на пути к вершинам поэзии.
Сокровища национальной поэзии и великая русская литература питали родник творчества Расула Гамзатова, который постепенно превращался в реку, устремлённую к океану духовной культуры человечества.
Теперь он удивлялся своей прежней наивности, когда вместо поступления в Литинститут собирался поглазеть на Москву и вернуться обратно. Гамзатов уже иначе смотрел на подарок судьбы:
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Расул Гамзатов предвкушал, как радостно его встретят, как будет гордиться им отец, как он будет читать своим почитателям стихи из книг, изданных в самой Москве! Особенно его волновала предстоящая встреча с невестой, с чудесной Патимат, образ которой вдохновлял его в далёкой Москве, согревал в зимние стужи.
Но отец встретил сына сдержанно. Не потому, что так предписывали строгие горские обычаи, Гамзат Цадаса пребывал в мрачном расположении духа.
Причина отцовской печали скоро выяснилась. Пока Расул стяжал в Москве первые лавры, в Дагестане происходили удручающие события. Вновь разразилась борьба с религией, начались репрессии и аресты духовенства. Как будто отпала необходимость в уважительном отношении к вере, которая помогала победить в войне с фашизмом. Народ тогда счёл, что всё стало на свои места, и потянулся в храмы. Но кому-то это показалось угрозой, недопустимым отклонением от идейной линии. И недавно стихшая борьба с космополитизмом перешла в борьбу с «опиумом для народа», как называл религию ещё Ленин.
Ошеломлённому Расулу казалось, что он попал в какое-то мрачное прошлое, но реальность была более чем ощутимой. Это казалось вызовом здравому смыслу, сплотившемуся в беде народу и даже государственным интересам. Но за всей этой кампанией стояли вовсе не потребности государства, а амбиции региональных «вождей».
Происходившее вокруг наводило на тягостные мысли, начинало казаться, что там, «наверху», одна рука не знает, что делает другая. Сталин для многих оставался великим и непогрешимым, не ведающим, что творят его наместники. Ведь была Конституция СССР, которую изучали и обсуждали в Литинституте. А в ней говорилось, что «свобода отправления религиозных культов и свобода антирелигиозной пропаганды признается за всеми гражданами». И что гражданам предоставлены свобода слова, печати, собраний и митингов... Но на митингах клеймили лишь новых «врагов народа». Очень скоро травля докатилась и до имама Шамиля — символа национального самосознания горцев. В народе эту политическую вакханалию прозвали «багировщиной» по фамилии начавшего её первого секретаря ЦК КП Азербайджанской ССР. Первой его жертвой пал академик Гейдар Гусейнов, написавший книгу «Из истории общественной и философской мысли в Азербайджане XIX века». Вернее, он предпочёл покончить с собой вместо унизительного отказа от написанной им правде о Шамиле и той эпохе. Ему ставили в вину, что «книга написана с неправильных политических и теоретических позиций и представляет в извращённом виде характер движения мюридизма и Шамиля, изображая их в качестве прогрессивного национально-освободительного и демократического явления. Такая оценка Шамиля и мюридизма является антимарксистской, противоречит историческим фактам и в корне извращает действительный смысл этого движения, которое было реакционным, националистическим и находилось на службе английского капитализма и турецкого султана».