Не меньше беспокойств причиняли и отцовские рыцари. Спаянные присягой и рыцарской клятвой, готовые в любой миг оказаться в доспехах лишь услышав сигнал тревоги, чтоб отразить любую угрожающую Турину опасность, они скверно переживали затяжное безделье, регулярно причиняя ущерб маркграфской казне своими выходками.
Мессир Агилульф, отправившийся на охоту в Альбы, сверзился с утеса, переломав все кости и серьезно повредив доспех, чем причинил убытка отцовским оружейникам на пять полновесных флоринов.
Мессир Гондиперт, слишком бедный, чтобы позволить себе оруженосцев, вздумал самолично экстрагировать застрявший в его орудии снаряд. Это стоило ему глаза, руки и нижней челюсти, а маркграфской казне — еще двух флоринов.
Мессир Ратхис, всегда отличавшийся похвальным здравомыслием, насосавшись дармового вина на очередном застолье, вздумал станцевать сальтареллу, которая только входила в моду среди придворных, да не просто так, а прямо в рыцарском доспехе. Его выступление имело немалый успех, однако наутро к маркграфскому палаццо потянулись угрюмые бароны — мессир Ратхис, пустившись в пляс, увлекся и вытоптал по меньшей мере два арпана капусты и корнишонов.
— Ступай, Гримберт, погляди на прочие доспехи, — мягко произнес отец, — Мне надо потолковать с господином майордомом.
Гримберт без всякой охоты отошел на несколько шагов и сделал вид, будто изучает золингенский доспех. Тяжелый, громоздкий, оборудованный безнадежно устаревшей ходовой частью, в сравнении с бесподобным «Пламенеющим Долгом» он выглядел не лучше, чем закопченная кастрюля. Однако перечить отцу Гримберт опасался — не так уж много человек в Туринской марке владели подобной привилегией, десятилетний наследник в их число не входил.
Гримберт украдкой улыбнулся, борясь с желанием почесать все еще отчаянно зудящий круглый шрам на затылке, в том месте, где был вживлен нейро-порт. Не придворным, окружившим отца, не лебезящим торговцам, не стражникам. Своим собственным мыслям.
Когда он обзаведется доспехом, отцу придется принимать его всерьез. Не сразу, конечно. Сперва еще предстоит долгий период обучения под руководством мессира Магнебода, и только потом ему позволят принести рыцарский обет, вступив в число полноправных туринских рыцарей. Зато потом…
Гримберт закусил губу, ему показалось, что тяжелая башня «Пламенеющего Долга», нависающая над ним, улыбнулась ему в ответ. Но это, конечно, была всего лишь иллюзия, созданная обводами бронеплит.
Зато потом он покроет себя такой славой, что отцовские рыцари, все эти самодовольные пьянчуги, сытые бездельники и праздные фантазеры, вспомнят, что такое всамделишный рыцарский подвиг. О да, черт возьми, живо вспомнят. Уж он-то не станет расстреливать в пьяном виде мельниц, чтоб продемонстрировать меткость своих орудий. Не будет вытаптывать капусту и корнишоны. Не ввяжется в потасовку с шайкой заезжих раубриттеров, выставляя потом это едва ли не как славную битву в защиту христианской веры. Не перестреляет лебедей в маркграфском парке. Не ограбит проезжих торговцев сукном, заподозрив их в ереси, а после заставив бесталанных миннезингеров за пригоршню меди воспеть этот подвиг в стихах…
— У моего сына день рождения, — холодно отчеканил за его спиной маркграф, — Или вам обязательно испортить и этот праздник своими бесконечными нравоучениями о том, что я могу себе позволить, а чего нет?
Отцовский майордом никогда не был посвящен в рыцарский сан, но выглядел столь истощенным, словно был бессменным участником всех Крестовых походов последнего столетия. Неудивительно. Их с отцом споры, в которых временами принимали участие канцлер и казначей, временами напоминали ожесточенные военные кампании, которые войска императора вынуждены вести с сарацинами за морем.
— Я лишь хотел заметить, что положение казны на протяжении последних лет вызывает у меня обоснованную тревогу, — майордом почтительно склонил голову, — Если так пойдет и дальше, семь тощих коров, вышедших из реки и догрызающих туринский луг, в скором времени начнут, чего доброго, глодать друг друга, а следом и ваших подданных…
— Не смейте поминать Святое Писание, чернильная душа! — рявкнул на него отец, взгляд его полыхнул ослепительно белым, как осветительная ракета, взметнувшаяся над полем боя, — Мне и без того тошно подписывать без конца ваши проклятые векселя! Скоро все окрест начнут твердить, что маркграф Туринский предпочитает сражаться не с лангобардами и врагами веры, как положено рыцарю, а с бумагой! Может, уже пришло время заменить боевого тура с наших знамен на чернильницу с парой перьев?