Глава 4
Глава 4
На улице было холодно и в этом тощем пальто и рваных башмаках я сразу околела. Но я стояла и ждала, когда получу хоть краюху хлеба. А мой взгляд тем временем блуждал по толпе других попрошаек. И чтобы занять свои мысли я думала о том, что же заставило их просить милостыню, вместо того чтобы найти работу.
Священник, а в этом мире они назывались манар, был еще довольно молод. А как говорила наша глава волонтерской группы, молодые помогают так как верят, что могут изменить и мир и тех, кому помогают. Зрелые люди чаще разочаровывались и в первом и во втором. Поэтому они чаще верили пословице «горбатого только могила исправит». И уже в зрелости люди не хотели и не пытались изменить мир. С четкой ясностью осознавая, что того же алкоголика они вряд ли спасут своими словами и действиями. Но они все равно помогали, возможно, потому что к своему возрасту начинали понимать — что значит истинное сострадание.
А этот манар с гладко выбритым лицом и короткими волосами в одеянии темно-синего цвета только недавно, помнила я, закончил местную семинарию. И глава собора на его нововведения только махнул рукой, хотя ему и не нравилась толпа нищих, от которых смердело и которые, утверждал он, разносили разную скверну. И еду им поэтому раздавали с внутреннего двора, где они не могли столкнуться с прихожанами. Впрочем, еду выдавали им на рассвете, когда в соборе редко можно было увидеть молящихся.
- Ты впервые у нас, - манар обратил на меня внимание, подойдя ближе. И нищие угодливо кланяясь, расступились, чтобы даже случайно не прикоснуться к нему.
Я сначала кивнула на вопрос, но затем подумала что это невежливо — молчать в ответ, и пояснила:
- Я вчера потеряла работу и меня ограбили, - я даже не пояснила, а скорее выпалила, что привело меня сюда с протянутым котелком, опережая другие его вопросы.
Конечно он не был обязан мне верить. Такие истории, наверное, он слышал десятками в день. И меня отличало от всех остальных только то, что я говорила правду. И это все и впрямь приключилось, пусть и не со мной, но с этим телом, которое за неимением другого, теперь стало моим. Почти… ведь полного слияния с ним я не чувствовала. Даже мой шаг был немного как у пьяной. Ведь я была гораздо выше Раян и мой шаг был широким и твердым, а не пугливым. А тут мне приходилось семенить, запутываясь в коротких ногах. И это тело, оно пахло по-другому — непривычно. И я сейчас говорила даже не о том, что и самой Раян не мешало бы принять ванну. В этом мире, как я уже успела заметить, никто не благоухал французскими ароматами.
В котелок старая мона, которая наверно ближе всего подходила под определение монахиня из нашего мира, перевернула мне одну поварешку каши и протянула маленький ломтик хлеба. Я сглотнула слюну в горле. Есть хотелось до дрожи в пальцах. Ведь и сама Раян уже не помнила, когда она ела в последний раз — вчера или позавчера. А уж говорить о том, чтобы наесться от души, а точнее от пуза — эти воспоминания уже давно покрылись паутиной недоедания, да и попросту настоящего голода, от которого кружилась голова и случались даже падения в обморок.
И пусть кто-то скажет, что клянчить еду плохо, но точно ни тогда, когда твоя жизнь сделала кульбит и выбор стоит между этой самой гордыней и смертью от голода. И даже не моей, а двух детей, которые уже не только на физическом уровне и воспоминаний, но и на душевном воспринимались своими. Наверное за ночь моя душа если еще не сроднилась с этим телом, но все же начала слияние с ним. И хотя я оставалась пока еще Раей Свиридовой, но в то же время я уже до конца и не была ею. Впрочем, я не стала и Раян Враски. Скорее я стала новой личностью, к которой мне самой надо было привыкнуть. И понять до конца — кто я и на что я способна.
- У меня дома малолетние брат и сестра, - не стала отходить я от моны. И удивительно, но слова с просьбой дать мне еще два куска хлеба и каши все же застряли в горле. Оказалось просить и не так легко. Возможно, в первый раз даже попрошайничать на улице тяжело. Хотя до этого я постараюсь не дойти.
- Проходи, - ворчливо заметила мона, отмахнувшись от меня поварешкой.
- Постой, - остановил манар и ее и меня. - Я видел с ней мальчика и девочку, когда они приходили в собор на воскресную службу, добавь ей еще поварешку каши и два ломтя хлеба.
Мона бросила на манара быстрый взгляд, но от слов и тем более возражений она воздержалась, склонив голову, не оспаривая первенство манара. А я заморгала ресницами, не понимая что у меня с глазами. Но это в первые секунды, а потом я осознала, что эта Раян была той еще плаксой и тело привычно реагировало на скажем так внешние раздражители. Но я не собиралась плакать. Я вообще слезы не любила. И никогда не видела в них толка.
Манар подал мне знак, отзывая меня в сторону.