— Ты хочешь осмеять меня, Сократ?
— Друг Писарро, я испытываю к тебе лишь глубочайшее уважение. Но дай мне договорить. Я пошел к другим мудрецам. Они тоже были уверены в собственной мудрости, но не смогли дать ни одного вразумительного ответа. Те, кто слыли величайшими мудрецами, вовсе таковыми не оказались. Я пошел к знаменитым поэтам и драматургам. В их произведениях была мудрость, потому что их вдохновили боги, но сами поэты и драматурги не были мудры. Я пошел к каменотесам, гончарам и прочим ремесленникам. Они были искусны в своем деле, но большинству из них казалось, что это делает их мудрыми во всем. Однако они заблуждались. Я продолжал поиски, но не мог найти ни одного настоящего мудреца. Так что оракул, может, и был прав: хоть я и невежда, но нет человека мудрее меня. Оракулы зачастую правы, хотя их слова не всегда важны. Думаю, пифия имела в виду, что среди людей вообще нет мудрецов, а мудрость присуща только богам. Что скажешь, Писарро?
— Скажу, что ты большой дуралей, да и настоящий урод к тому же.
— Ты говоришь правду. Значит, все-таки ты мудр. И честен.
— Честен, говоришь? Я на это не претендую. Честность для дураков. Я лгал, когда было нужно. Я мошенничал. Я не держал слова. Учти, я этим не горжусь. Просто иначе в этом мире ничего не достичь. Думаешь, я хотел всю жизнь убирать за свиньями? Я жаждал золота, Сократ! Я жаждал власти над людьми! Я жаждал славы!
— И ты получил все это?
— Получил.
— Ты удовлетворен, Писарро?
Писарро пристально поглядел на Сократа, а потом скривил губы и сплюнул:
— Все это оказалось никчемным.
— Ты так думаешь?
— Да, никчемным. У меня нет иллюзий на этот счет. Но все же лучше, когда они есть, чем когда их нет. Вся наша возня тщетна, старик. Чего бы мы ни добились — все равно умрем, честные и негодяи, короли и шуты. Жизнь — обман. Нам говорят: борись, завоевывай, хватай — а для чего? Зачем? Чтобы несколько лет пускать пыль в глаза. А потом все уходит, будто никогда и не было. Говорю тебе — обман.
Писарро помолчал. Посмотрел на свои руки так, словно никогда их раньше не видел.
— И что я тут наговорил? Разве я это имел в виду? — Он расхохотался. — Что ж, думаю, именно это. Но как бы там ни было, жизнь — это все, что у нас есть, так что пытаешься получить от нее как можно больше. То есть золото, власть и славу.
— Что у тебя и было. И очевидно, больше нет. Друг Писарро, где мы находимся?
— Хотел бы я знать.
— И я, — сдержанно сказал Сократ.
— Он настоящий! — восхитился Ричардсон. — Они оба настоящие. Теперь система налажена, и мы получили захватывающее зрелище. И оно будет пенным не только для ученых. Думаю, мы создали потрясающее развлечение, Гарри!
— Гораздо больше, — загадочно сказал Таннер.
— Что ты имеешь в виду?
— Я пока не уверен. Но тут, несомненно, кроется что-то значительное. Это пришло мне в голову только сейчас и пока до конца не оформилось. В твоей затее есть нечто, способное изменить весь наш постылый мир.
Ричардсон был поражен и озадачен.
— Да какие, к черту, изменения, Гарри?
— Может, это новый способ улаживать политические разногласия. Как тебе идея этакого единоборства между двумя странами? Что-то наподобие средневекового турнира. Стороны используют бойцов, которых мы для них создадим: величайшие умы прошлого вновь оживут и будут состязаться… — Таннер неопределенно повел рукой. — Что-то в этом роде. Я знаю, тут работы еще невпроворот. Зато какие перспективы!
— Средневековый турнир… Единоборство моделей… Так ты выразился?
— Словесное единоборство. Не настоящий турнир, боже упаси!
— Я пока не представляю себе, как… — начал было Ричардсон.
— Я пока тоже. Зря я вообще завел этот разговор.
— Но…
— Потом, Лу. Потом. Мне нужно все обмозговать.