Новое поколение весело смеется и резвится. Они не знают той боли, голода, страхов и страданий, которые испытывали мы, когда были в их возрасте. Ведь еще десять лет назад жизнь в дистриктах казалась невыносимой, а рождение ребенка сопровождалось его обязательным пожертвованием во имя блага и процветания Капитолия.
Провожаю их взглядом и отворачиваюсь: детский смех затихает, оставляя внутри меня щемящую боль.
Представляю себе своего ребенка, и внезапно меня вновь охватывает ярость и обида от того, что я могу это потерять. Вопреки логике и всем аргументам, начинаю злиться на жену, которая собирается лишить жизни моего ребенка. Нашего ребенка.
Она так безжалостно хочет отнять у него возможность видеть снег зимой, и то, как садится солнце, обливая горизонт жидким пламенем.
Я должен помешать Китнисс, во что бы то ни стало. Мой ребенок должен появиться на свет. Он этого заслуживает. И я не отступлюсь ни перед чем. Мне необходимо спасти его жизнь, переубедить жену и попытаться сохранить свою семью.
Через полчаса я сажусь в поезд.
========== Глава 2 ==========
В Четвертом я второй день. Мама приютила меня у себя. Было даже немного странно увидеть ее вновь: мы не встречались с ней ни разу после… После смерти Прим.
Она была рада мне, крепко обнимала, но когда мама заметила в каком я взвинченном состоянии, ее улыбка мгновенно испарилась. Она не задавала мне лишних вопросов, зная, что это бесполезно. Мы особо не разговаривали, она лишь показала мне комнату и спросила не нужно ли мне чего-нибудь.
Весь день я старалась не выходить из выделенной мне спальни: не хотела видеть ее жалостливый взгляд. Радовало лишь то, что уже этим же вечером мама ушла на дежурство. Я очень ждала, когда входная дверь за ней захлопнется, и со мной останутся тишина и одиночество.
Так проще. Так спокойней.
С Энни я тоже решила не встречаться. Не смогу видеть их с Финником маленького сына и отвечать на вопросы про нас с Питом.
Слушаю убаюкивающее молчание и постепенно засыпаю.
Утро встречает меня предчувствием беды. Сегодня день, когда все должно решится.
Впрочем, откуда сомнения, я ведь уверена в своем выборе… Или нет?
Неуверенно шагаю по коридору, который ведет меня к двери, за которой закончится мой самый большой страх.
Никогда не любила подобные места: здесь буквально в воздухе витает дух потерь, смертей и людских страданий. От воспоминаний о днях, проведенных в таких же камерах-палатах, тело пробирает леденящий холод, а кожу покрывают мурашки. Страх только нарастает.
Пытаюсь проглотить подступивший к горлу ком и не забывать дышать. От волнения мои губы пересохли. Сердце отчаянно быстро бьется, голова начинает болеть сильнее: пульсация в висках почти невыносима.
Уже в который раз спотыкаюсь на ровном месте. Мешают слезы, которые предательски застыли в глазах: они признак того, что я уверена, что поступаю правильно.
Я в замешательстве, как и мой организм, наверное. Как я отношусь к происходящему? Не знаю. Жалею ли я? Возможно.
Путь кажется долгим, а время тянется мучительно медленно. Мне безумно хочется, чтобы все поскорей закончилось.
Мои глаза опущены. Не хочу видеть то, что меня окружает, однако, я не могу заткнуть уши, чтобы не слышать приглушенных всхлипываний и плача. От этого уверенности во мне становится еще меньше, а нервы предательски натягиваются в тонкую струну. Коленки дрожат. Ноги постепенно отказываются меня слушаться. Пытаюсь бороться с собственным телом: мысленно приказываю ему не останавливаться и идти дальше. Кусаю губы. Кончики пальцев на руках настолько похолодели, что я перестала их чувствовать.
Неужели я на это решилась? Не могу поверить в то, что все это действительно происходит со мной.
Пытаюсь взять себя в руки. Пути назад нет. Вспоминая то, зачем я сюда приехала, плакать хочется еще больше. Перед глазами встает образ Пита: его мягкая улыбка, любящий взгляд, забота и бесконечная ласка.
Мысли о нем не дают покоя, сердце тяжело щемит внутри, а я уже давлюсь слезами. Люди оглядываются на меня, но разве мне есть до них дело?
Мне сейчас так сильно не хватает Пита! Мне нужна его защита. Хочу к нему. В его объятия, где всегда тепло, уютно и безопасно.
Только после того, что я сейчас сделаю, думаю, он больше не захочет меня видеть. Никогда.
Я собираюсь убить нашего с ним ребенка. Я все понимаю.
Он должен меня ненавидеть за это. Но мне от этого не легче.
Я дала ему надежду на то, что все будет хорошо, что мы станем настоящей семьей, так как он мечтал… А потом безжалостно забрала у него это… Забрала все.
Чем ближе нужный мне кабинет, тем сильнее страх. Хочется упасть на пол и завыть в голос. Дрожь уже невозможно унять. Обхватываю себя обеими руками за плечи, ощущая холод, неприятно колющий все мое тело и пронзающий его насквозь. Пытаюсь взять себя в руки. Не выходит. Как же я смогу выполнить то, что задумала?
Дохожу до нужной мне двери. Вижу, как на лавочках вдоль стены сидят девушки. Не смело поднимаю на них взгляд: им меньше двадцати, и они боятся не меньше моего.
Проходит полчаса. Каждая из нас смотрит по сторонам, изо всех сил стараясь не встретиться с другой взглядом.
Время неумолимо близится к вечеру. В коридорах неожиданно включают яркий свет, который, пугающе мерцая, зажигается настолько ярко, что хочется скрыться от него… ото всех, кто здесь находится. Чувствую себя преступником, которого поймали и не выпускают из поля зрения, а свет как вспомогательное средство для поимки.
Когда в кабинет к врачу проходит последняя девушка, я остаюсь одна. Зажмуриваюсь. Сейчас у меня только одно желание: сбежать.
Ко мне подходит женщина в белом халате. Я уже готовлюсь к тому, что она будет меня отговаривать, но медсестра лишь вручает мне больничную рубашку. Растерянно смотрю на нее, встречаясь с ее презрительным холодным взглядом. От ее безразличия мне становится только хуже. Не терпящим возражения тоном женщина требует, чтобы я поторапливалась, и, не проронив больше ни слова, уходит.
Я остаюсь одна.
Сжимаю в руках грубую больничную ткань. Чувствую себя ничтожеством. Медленно встаю с места и иду переодеваться. Захожу в маленькое помещение с белыми стенами, где все выглядит безжизненно строго. Всем наплевать на то, что мой ребенок умрет.
Начинаю снимать свою одежду, но руки предательски дрожат, не позволяя мне расстегнуть пуговицы на свитере.
Снова плачу, истерика вырывается наружу. Даже не пытаюсь заглушить всхлипывания, не могу остановиться. Всем наплевать! Закрываю лицо руками и сползаю по холодной стене на бетонный ледяной пол.
Тело меня не слушается. Истерика не прекращается. Меня тошнит от самой себя, прикусываю кожу на ладони, чтобы хоть как-то отвлечься на физическую боль. Это не помогает. Ничего не помогает.
Питу не все равно… Но его здесь нет. Я сама виновата.
Дрожащей рукой обхватываю свой живот, в том месте где все еще находится мой малыш. Наш малыш. Частичка меня и Пита.
Вздрагиваю, когда рядом открывается дверь: одну из тех девушек, что сидела со мной в коридоре, вывозят на каталке. Ее лицо белое, как мел.
Страх сменяется ужасом. Кровь стынет в жилах, а холодный озноб пробирает тело насквозь. Мышцы напряжены, будто готовятся к защитному броску.
Та же женщина, что вручила мне рубашку, выглядывает из кабинета и строго произносит:
— Ты следующая. Поторапливайся.
Ей наплевать. Всем наплевать. Кроме Пита. И меня.
Мне не все равно. Я не смогу сделать этого.
Не смогу!
Разворачиваюсь на месте, хватаю брошенные на кушетку вещи и бегу прочь. Я не перестала бояться будущего, но настоящее пугает меня еще больше. С силой распахиваю двери, устремляясь в коридор, но замираю на месте, встретившись взглядом с самыми голубыми глазами на свете.
— Пит!..
Я всхлипываю и бросаюсь ему на шею, ища защиты и поддержки. Но не получаю ее. Его руки не притягивают меня к себе привычным жестом, а наоборот муж отталкивает меня. Удивленно смотрю на него сквозь слезы, только сейчас поняв, что напротив две льдины.