В полудреме Барбара Каслмейн с интересом смотрела на спящую соперницу. Она не знала, стоит ли верить рассказу Анны и какая его часть правдива, но поверила, что Анна не желает короля, как она опасалась. Конечно, это дитя не знает, что женщина может постепенно полюбить мужчину, особенно столь щедрого и внимательного в постели, как Карл.
Если у графини Каслмейн и была надежда стать герцогиней Кливленд, что было ее давним и заветным желанием, она понимала, что следует действовать быстро, иначе король увлечется этой красивой молоденькой девушкой. Особенно если поймет, что ей не нужны титулы. В этом случае он непременно захочет одарить ее ими. Как опасна может быть новая любовница для старой!
Но что делать с этой девушкой и как действовать? Сто лет назад метресса могла спокойно опустить капельку яда в чашку соперницы, но наступили новые времена, требовавшие более дипломатического подхода. А это было чертовски сложно.
Барбара Каслмейн устроилась поудобнее на своей стороне кровати и уже почти уснула, когда услышала, как тайная дверь в другом конце спальни открывается. Глаза ее были почти закрыты, и она не приветствовала появление короля, но испытывала любопытство. Что он станет делать?
Его величество не вошел в комнату, а лишь посмотрел на обеих женщин. Одна из них носила его ребенка и пленяла зрелой красотой. Вторая, чистая и нетронутая, если верить этому дураку епископу, казалась прелестной с копной восхитительных огненно-рыжих волос, разметавшихся на подушке. Под шелковым покрывалом обрисовывалось ее изящное маленькое тело.
Карл, возбужденный, со вздохом почесал ноющий пах.
«Интересно, – подумал он, открывая потайную дверь, – бодрствует ли еще королева?»
Глава 18
Новая метресса короля
Джон Гилберт шагнул к поручням, чтобы облегчиться, и точно нацелил струю по ветру.
Он грустно улыбнулся при воспоминании о том, с чем чуть было не расстался. Его спасло кольцо с изумрудом и естественное нежелание мужчины лишать себе подобного его лучшего украшения, хотя ему пришлось претерпеть побои и он вопил изо всех сил, чтобы лорд Уэверби испытал удовлетворение. Это было что-то вроде гамбита.
Его лордство был рад удовольствоваться членом, отрезанным от трупа человека, умершего от чумы. Да будет проклята злобная душа Уэверби, и да будет ему уготован ад!
– И что же случилось, когда ты остановил ее карету? – обратился к нему один из стражей, жаждущий услышать продолжение его рассказа.
– Ну, я самым любезным тоном попросил леди выйти, – ответил Джон Гилберт, изображая поклон. Он решил подружиться с этими моряками, надеясь извлечь из этого пользу.
– И тогда, – обратился к нему другой моряк, – что случилось тогда?
– Она заплакала, как брошенный младенец, и это глубоко меня тронуло.
Второй моряк расхохотался, видя, как Джон отирает воображаемую слезу.
– Но ведь ты не вернул ей шкатулку с деньгами, предназначенными для приданого? Или все-таки отдал?
– Да, я это сделал, парень. Не все, конечно. Тысячу фунтов взял себе, а две тысячи оставил ей в качестве приданого. И добавил, что любой настоящий мужчина будет ее любить ради нее самой и двух тысяч.
Джон рассмеялся.
– Но ты ведь сказал, что она по доброй воле пошла с тобой через пустошь, поцеловала тебя, и не только поцеловала, – напомнил Джону первый моряк, жаждавший подробностей.
– Да, это так, – согласился Джон, улыбаясь. – Она от души и долго целовала меня при свете молодого месяца, после чего я проникся уверенностью, что ее жених не бросит такую горячую штучку из-за потери несчастной тысячи, как было записано в брачном контракте.
Первый моряк хлопнул себя по ноге и загремел:
– Да я бы пожертвовал добрым именем матери, чтобы увидеть лицо этого человека, когда она ему рассказывала, что Джентльмен Джонни Гилберт отобрал у нее тысячу фунтов и сорвал несколько поцелуев.
Джон усмехнулся:
– Мне пришла в голову точно такая же мысль, ребята. Поэтому, пользуясь ночной темнотой, я последовал за каретой в Чиппинг-Нортон, держась все время на безопасном расстоянии, а на следующее утро подслушал разговоры о том, что жених принял две тысячи фунтов, но велел плачущей девице возвратиться к отцу и привезти еще одну, В противном случае аннулирует брак.
– Ах, грязная крыса! – в один голос воскликнули оба стражника.
– Именно так. И вы согласитесь со мной, что он нуждался в хорошем уроке. Поэтому, мои славные джентльмены, я остановил его на Оксфордской дороге среди бела дня, освободил от тех двух тысяч и прочел нотацию о том, что не следует использовать хорошеньких женщин в корыстных целях. Я также отобрал у него коня и пустил его пешком и без штанов, чтобы у него было достаточно времени поразмыслить о своих грехах.
Стражники расхохотались.
Джон тоже рассмеялся. Воспоминание об унижении чванливого молодого аристократа было приятным.
– Жаль, что я никогда не узнаю о том, счел ли он достойной невесту с одной тысячей фунтов, которую не хотел принять с двумя.
Стражи разразились хохотом, похожим на блеяние. Услышав его, капитан появился на трапе, ведущем на корму.
– Узник уже достаточно надышался, – заметил он. – Отведите его вниз и не спускайте с него глаз. Он гораздо умнее вас, остолопов. И позаботьтесь о том, чтобы не он смеялся последним.
– Да, капитан, сэр!
Они поспешили схватить Джона.
Бросив прощальный взгляд на побережье Сассекса, исчезавшего за кормой, Джон оказался на трапе, ведущем вниз, в узилище, куда его провели по узкому проходу, через кубрик, и приковали к перегородке, отделявшей кубрик от небольшой каюты, превращенной в склад.
– Капитану шлея под хвост попала, Джон, – сказал, усмехаясь, один из стражей.
Джон лукаво подмигнул ему:
– Капитаны и лорды – одного поля ягода. Их зло берет, когда простой народ на свободе и развлекается.
Парень рассмеялся и повернулся к товарищу, чтобы повторить ему слова Джона, и при этом показал нож, спрятанный в заднем кармане полотняных штанов. Но этот узкий проход был не лучшим местом для побега. Джон надеялся, что позже ему представится такая возможность. Ему удалось рассмешить двух матросов своими рассказами о грабежах на большой дороге, и это несколько ослабило их бдительность. Он молил Бога, чтобы они и впредь относились к нему дружелюбно. Каждый из них был вооружен пистолетом, и если бы они препроводили его на «Хлою», представился бы шанс захватить оружие и сбежать перед самым отплытием в колонии на Ямайке. Этот шанс был последним, у Джона не оставалось больше ничего ценного, что можно было бы обменять на свою жизнь. Он обещал стражникам начертить карту мест, где разбойники прятали свои сокровища, но они были слишком тупы и лишены воображения, чтобы представить богатства, которые нельзя потрогать или увидеть.
Джон уселся в крошечной каюте, пахнувшей прежним грузом из Индии – чаем, коноплей и специями, пропитанной также влажным запахом тинистой воды, пробивавшимся снизу, и его тотчас же приковали к перегородке. Оба стража отдыхали на мостках, и он вполуха слушал их скабрезные разговоры о том, что бы они сделали с новобрачной, о которой он им рассказал, если бы она попала к ним в руки.
Иногда Джон издавал одобрительное кряхтенье, чтобы вдохновить их на продолжение разглагольствований, а сам в это время думал об Анне, но не о том, что могло происходить с ней в эту минуту, потому что эти мысли были слишком мучительны, а о том, что произошло между ними. Он старался сосредоточиться на подробностях, вспоминая, как она выглядит, как он к ней прикасался, как они занимались любовью в доме Нелл и на барже доктора Уиндема.
Может быть, он ошибался в оценке ее брака? Этот вопрос мучил его долгими днями и ночами. Всегда лучше жить или умереть вместе, даже медленной и страшной смертью от рук палача, чем каждый день умирать порознь.
Джону особенно нечем было гордиться. Так сложилась у него жизнь. Однако он не совершал ни бесчестных, ни глупых поступков. И тем не менее сейчас его увозят, закованного в железо, на смертоносные плантации сахарного тростника на Ямайке, а негодяй Уэверби, отнявший у него Анну, творит свое черное дело. Джон слишком хорошо это представлял, и ему становилось дурно, когда он вспоминал отчаянное, потерянное лицо Анны во время их последней встречи.