Глядя на этого несчастного, Мехмед нередко задумывался.
— Какие смелые, гордые люди есть на свете, — говорил он Хаджи. — Ни за что не уронят своего достоинства. Ничто их не может сломить. А этот человек как будто заживо умер. И на уме у него только одно — отомстить.
Наконец пришел день освобождения. Мехмед и его товарищи простились со всеми заключенными. Предыдущую ночь юноша провел с Сейидом-ага — беседовали о жизни, о людях.
Мехмед и его приятели скатали постельное белье, сложили его у дверей. Рядом у решетки стоял тот самый арестант. Был он такой тощий и слабый, кажется, дунь — упадет. Перед самым уходом Мехмед решил попрощаться с ним.
— Всего тебе доброго, брат, — говорит.
Арестант вдруг услышал его слова, схватил Мехмеда за ворот и впервые за долгое время членораздельно проговорил:
— Ах, мой эфе. Ты выходишь на свободу…
И тут же, словно раскаиваясь в своем поступке, уронил руку, замолчал.
Выйдя из тюрьмы, они направились на постоялый двор и сняли комнату. Третьим с ними был Чобан Мехмед.
Расселись по кроватям, стали думать, как быть дальше.
— Чем нам заняться, дядюшка Хаджи? — спросил Чакырджалы.
А тот:
— Тебе лучше знать, сынок.
— Завтра должна прийти весть от Кямиля-ага.
— Да.
— Что же нам ему ответить?
— Тебе лучше знать, сынок.
— Но ведь все дороги перекрыты, дядюшка Хаджи.
— Перекрыты.
— Значит, надо обождать.
Все трое улеглись. Хаджи потушил лампу.
Чакырджалы долго не спалось. Хаджи и Чобан давно уже похрапывают, а он все думает. О покойном отце. О разбойничестве. О матери. О Хасане-чавуше. Недаром говорит народ: «Повадился кувшин по воду ходить…» Разбой — дело опасное. Никто из эфе не умирает в своей постели. Один им конец — пуля свинцовая. Сколько их перебывало в горах, и хоть бы кто умер своей смертью. Верзила Джерид, Карлик Джерид, Беспалый Араб и многие сотни других. Правительство — могучий лев. Все эфе рано или поздно попадают в его лапы.
Надо бы пойти другим путем, но каким?
С одной стороны — мать, с другой — Хасан-чавуш, с третьей — нужда непроходимая. Контрабандой много не заработаешь. И там тот же конец — пуля свинцовая. Да и что скажут люди? «Вы только посмотрите на сына Чакырджалы Ахмеда. Убийца его отца, выпятив грудь, разгуливает себе повсюду, а он хоть бы хны. А еще мужчина! Тьфу!» И что скажет Хаджи-эшкийа? «Я заручился для него поддержкой Кямиля-ага, Халиля-бея, а он — в кусты». Чего доброго, завздыхает: «Ах, Ахмед-эфе. Не сына ты родил — зайчишку трусливого!»
А как предстать перед матерью? Он даже и подарка ей не припас. На что его купить, подарок-то? За ночлег заплатить — и то денег нет.
Почему все кругом твердят: «Пусть только Чакырджалы выйдет. Уж он-то сполна рассчитается с Хасаном-чавушем. Недаром в его жилах течет кровь Ахмеда-эфе»?
Но что же это за жизнь — в горах?! Под вечной угрозой. Убегай, убивай! Жги, пали, круши!
Мехмед встал, зажег лампу, подсел к Хаджи и растормошил его.
— Что ты хочешь мне сказать, Мехмед?
— Не буду я заниматься этим делом.
— Каким делом?
— Разбоем.
— Почему же?
— У всех разбойников один конец.
— Нет у тебя никакого выбора, — сонно проговорил Хаджи. — Ты же потомственный эфе. Если за плуг станешь, крестьянствовать начнешь, никакого уважения тебе не будет. Да и в покое тебя на оставят. Наши руки уже кровью обагрены. И разбойники, и правительство, и крестьяне богатые — все будут над нами измываться почем зря. Нет у нас никакого выбора.
Хаджи повернулся на другой бок и заснул. А Чакырджалы до самой зари не смыкал глаз.
Наконец все трое проснулись, встали.
— Ну что, будем ждать вестей от Кямиля-ага? — спрашивает Хаджи.
— Нет. Поедем в какую-нибудь деревню, а там уж что Аллах пошлет, — отвечает Чакырджалы. Вид у него хмурый, суровый, глаза кровью налились.
Хаджи только ухмыльнулся в усы:
— Ну что ж, в деревню так в деревню.
Он хорошо знал, что Чакырджалы не сможет остаться на равнине, не сегодня, так завтра поднимется в горы.
На вокзале они выяснили, что поезд уходит только вечером. Весь день пробродили по рынку. Ни Хаджи, ни Чакырджалы не говорили о своих планах. А уж Чобан Мехмед и вовсе рта не раскрывал. Так уж повелось еще с тех времен, когда они занимались контрабандой. Чобан молча выполнял все, что ему говорил Хаджи.
Вечерним поездом они уехали.
Хасан-чавуш в то время был в Одемише. Известие об освобождении Чакырджалы сильно его встревожило. Чавуш стал искать какой-нибудь предлог, чтобы арестовать его снова, и в конце концов решил приписать ему совершенное много лет до того воровство. Получив ордер на арест Мехмеда, он тут же явился в Айасурат. Дома была только мать Чакырджалы, пряла шерсть. В досаде и гневе он осыпал ее неслыханными оскорблениями.
— Вот поймаю твоего сынка, лютой смертью казню. Как и его отца, — кричал чавуш. — И откуда только ты взяла этого волчонка, что душит людей, как овец? Уж не отсюда ли? — И совал ей ружье между ног. — Отец — пес шелудивый, мать — сука, не диво, что и сынок такой уродился… А ну-ка скажи мне, где он!
Хасан-чавуш велел привести нескольких родственников Чакырджалы, загнал их всех под кровать и долго пинал ногами. Но никакого толку так и не добился.
Хатче не выдержала такого надругательства, слегла. Она позвала к себе одного из молодых родственников и наказала ему:
— Отыщи Мехмеда. Расскажи ему, как этот Хасан-чавуш, что отца его убил, надо мной издевался. Если Мехмед не отомстит за отца и за меня, пусть лучше не возвращается. Такой позор только кровью можно смыть. Как теперь я людям в глаза посмотрю? Да и он тоже?
Юноша нашел Чакырджалы, передал ему слова матери, кое-что и от себя прибавил.
Так предсказание Хаджи сбылось еще до их возвращения в деревню.
Весь побагровел Чакырджалы, глаза — большие, страшные, вот-вот выпрыгнут из орбит.
— Ты прав, дядюшка Хаджи, выбора у нас нет. Сейчас мы отправимся прямо к Хаджи-эшкийа. Надо предупредить Кямиля-ага, Халиля-бея и Тевфика-бея, чтобы приготовили все необходимое. Их враг — и наш враг.
С этого момента они были уже разбойниками и, зная, что их выслеживают, принимали все нужные меры предосторожности.
Хаджи-эшкийа встретил их словами:
— Я думал, вы на Пятипалой горе. А вы…
— Дядюшка Хаджи, — перебил его Чакырджалы, — приготовь все, что нам требуется.
— Можете не беспокоиться, все сделаю как полагается! — обрадованно воскликнул Хаджи-эшкийа. — Испокон веков волчата волками становятся. Да все и так уж приготовлено. Люди Халиля-бея не смогли вас отыскать, пришли ко мне, я им все сказал. А Тевфику-бею и Кямилю-ага сообщу сейчас. Они вам пришлют по пятьдесят золотых.
У Хаджи-эшкийа были все причины радоваться. Снова он станет падишахом деревни, снова крестьяне будут в ноги ему кланяться. Колесо судьбы сделало оборот, и он — на коне.
Он вручил всем троим оружие, много боеприпасов. А Мехмеду подарил еще и бинокль.
— Счастливого вам всем пути! — напутствовал он их. — Да будут ваши клинки остры, да будет ваша судьба безгорестна и да осенит вас своей милостью Хызыр[5].
Хаджи-эшкийа отрядил своего человека к знакомым юрюкским беям с такой просьбой: «Примите наших друзей с уважением. Окажите им помощь и поддержку».
Когда они поднялись на Пятипалую гору, юрюки тепло приняли их, щедро одарили. Их ага Вели отвел Мехмеда в сторонку и сказал:
— Хаджи-эшкийа передал нам свой поклон. Ты сын Ахмеда-эфе, стало быть, не чужой нам человек. Мы позаботимся о тебе, постараемся, чтобы ты ни в чем не нуждался. Я уже известил о тебе своих родственников… Не обижайся, сынок, ты еще очень молод, и я хочу дать тебе несколько советов. В разбойничьем деле самое важное — иметь надежные укрытия. Без них — гибель. Здесь будет самое главное твое убежище. Поэтому ты сюда ни ногой.