— Ты давно не видел таких, как я.
Лааши принужденно засмеялся.
— Вроде того, ага… Иногда ты вроде человек как человек, а иногда я на тебя смотрю, и вижу… — он замялся, подбирая сравнение. Акайо молчал, желая услышать то, что на самом деле думает этот человек, а не подтверждение своих мыслей. — Ну… О! У вас мечи такие есть вроде, длинные, изогнутые. Красивые, обалдеть. И острые. Такие острые, что неловко рукой двинешь, и все, нет руки.
Акайо опустил голову. Меч? Он выглядит так? Раб, которого можно продать, которого водят на поводке, который боится спать в боксе?
Он понял, что вот-вот рассмеется, не веря услышанному, и вместо этого откусил еще кусок хлеба, зеленых листьев, и спрятанной между ними котлеты. Прожевал, запил неприятной водой, щиплющей небо. Наверное, эта еда считалась здесь вкусной, во всяком случае, Лааши поглощал ее с видимым удовольствием. Акайо предпочел бы миску рассыпчатого риса, которым кормили в армии всех, от солдат до генерала.
На рынок они приехали быстро, но не так, как вчера. Возможно, потому что Лааши пожалел его. Акайо было противно и от этой мысли, и от самого себя. И, по правде говоря, от всего, что составляло генерала Акайо. Ему было неприятно думать об этом, но он все равно думал, и презирал себя за то, что он себя презирает. Эти мысли были похожи на колесо повозки, которое раз за разом проезжает по одному и тому же месту, сминая траву, превращая ее в дорогу, а затем размазывая эту дорогу в грязь.
Они добрались до платформы как раз тогда, когда к ней подъехал кар с остальными рабами, а кроме него — сияющая белизной машина с рисунком тигра на боку. Тигр разорвался посередине открывшейся дверью, из которой торопливо выскочил человек-табуретка, подал руку женщине, выходящей следом. Она только фыркнула, выбравшись без его помощи, глянула на еще не поднявшихся на платформу рабов. Спросила сердито, отбрасывая с лица тонкую прядь, выбившуюся из высокой прически:
— Я недостаточно ясно выразилась?! Мне абсолютно все равно! Девять мужчин, не детей и не стариков, больше никаких требований.
Господин Сааль натянуто улыбнулся и протянул руку. Лааши почтительно вложил в нее поводок Акайо.
— Этот подойдет?
— Слушайте, вы издеваетесь? — на ее впалых щеках вспыхнули, будто фейерверк, злые красные пятна. — Да, подойдет! Сколько раз мне повторить, что меня устроят любые рабы?
— Простите, госпожа ученая. Одну секунду.
Акайо отрешенно смотрел, как человек-табуретка делает что-то со своим телефоном, кричит. Как приезжают и уезжают маленькие двухместные машины со всех концов рынка. С одной из таких столкнули совсем молодого юношу, и Акайо закаменел, узнав знаменосца своей армии. Маленького, худого, с еще по-детски мягкими чертами. В памяти всплыло его имя — Тетсуи. Два иероглифа, один означает будущее, второй — железо. Хорошее имя, обещающее силу. Все в армии верили, что такое имя у знаменосца — это добрый знак. Акайо отвернулся. У него тоже было говорящее имя. Тоже “добрый знак” для молодого генерала. Какая разница, как назвал его отец, мечтавший о военной карьере хотя бы для сына, если не для себя? Имя ведь не дает ни ума, ни силы, а одни только вера и прилежание не могли спасти слишком маленькую и плохо вооруженную армию.
У платформы наконец выстроилось девять человек. Даже Акайо было понятно, как их выбирали. Если женщине все равно, кого покупать, ей продадут самых бесполезных, проблемных, ничего не умеющих.
В империи проходящие мимо кадеты избили бы господина Сааля бамбуковыми палками за такую торговлю. Здесь никому не было до этого дела. Покупательница даже не смотрела на тех, кого ей собирались продать — была слишком занята своей коробочкой, той, которая умела становиться листом бумаги. Видимо, то, что показывала коробочка, женщине не нравилось, так как она все время сердито хмурилась и фыркала. Когда девять рабов было выбрано и господин Сааль назвал сумму, она только мельком глянула на них и подала свою карточку, с помощью которой здесь проводили все расчеты. Ей передали целый букет поводков, она только поджала губы:
— Наконец-то! Все, залезайте в машину. Мы должны быть у института через полчаса!
С некоторой заминкой, но они погрузились в тигриную машину. Женщина села вперед, отгородившись от своих рабов темным стеклом. Машина сорвалась с места, Акайо обернулся, провожая взглядом быстро удаляющуюся платформу, оставшихся там рабов и Лааши, который вдруг вскинул вверх руку, помахал уезжающим.
Акайо отвел глаза. Ему на секунду стало жаль, что если уж ему суждено было быть проданным, его не продали этому странному эндаалорцу, который, несмотря ни на что, считал, что Акайо похож на меч.
Через бесконечное число крутых поворотов и рывков, когда все, кто не успел вцепиться во что-нибудь, падали друг на друга, машина остановилась. Хлопнула дверь, Акайо успел еще увидеть, как мелькнула в проеме узкая юбка, пробежали по оказавшимся прямо около машины ступенькам некрасивые худые ноги в неудобной даже на вид обуви. Из второй двери вышел водитель, прислонился к машине, отдыхая. Рабов никто выпускать не собирался, и они сидели, уставившись кто в окна, кто себе в колени. Акайо заметил, как они похожи — с типично имперскими чертами, суровыми выражениями лиц и короткими, едва начавшими отрастать волосами. У многих за ушами виднелись витые трубочки переводчика, шею Тетсуи охватывал ошейник-модулятор. Сам Акайо уже привык обходится без них, поняв, что большую часть тех слов, которых он не понимает, переводчик ему все равно не объяснит — излишне старательная вещь превращала эндаалорский краткий и емкий “кар” в “самоходную повозку большого размера для перевозки людей в достаточно удобных условиях”, и за это время Акайо успевал запутаться и потерять смысл фразы.
Он впервые подумал — их ведь купили с какой-то целью. А он так и не узнал, какую работу должны были выполнять люди, продаваемые человеком-табуреткой. Люди, многие из которых, похоже, даже не умели говорить на местном языке.
Зачем они нужны этой женщине?
Акайо чуть пригнулся, заглядывая в низкое окно, пытаясь рассмотреть дом, в котором скрылась их покупательница. Над прозрачными дверями вилась длинная надпись на эндаалорском, и ему пришлось потратить немало времени, разбирая мелкие символы здешнего алфавита.
В начале обучения он с трудом привык к тому, что здесь каждый символ передает лишь один-единственный звук, а не слово, не смысл, и даже не слог. В результате каждое слово можно было составить одним-единственным способом, без каких-либо вложенных смыслов, традиционных для империи, где можно было смертельно оскорбить человека, использовав для записи его имени не те символы, хотя звучание от этого и не исказилось бы. Но главной проблемой для Акайо сейчас было то, что каждое слово в эндаалорском состояло из целого десятка значков, каждый из которых ему предстояло рассмотреть, щурясь в затемненное окно машины.
Когда у него наконец получилось прочитать, перечитать трижды, но ничего не понять из названия “Научно-исследовательский институт генетических и исторических связей Праземли и Терры-34”, водитель успел отойти от машины, бросив открытую дверь, вернуться, съесть какую-то еду из прозрачного пакета. Теперь он курил странную металлическую трубку, пуская в воздух облачка, больше похожие на пар, чем на дым. Акайо пытался вычленить из надписи понятные части — наука, исследование. Но что такое “генетические связи”? Он понимал, что просто выкинуть незнакомые слова не выйдет, хотя бы потому, что историю здесь изучали даже не Эднаалора, и не Кайна, а какой-то Праземли и Терры. Он о таких местах никогда не слышал.
И это все равно не отвечало на вопрос, зачем кому-то в такой спешке покупать девятерых рабов. Насколько Акайо знал, историю по людям изучать невозможно. Или именно за изучение истории в людях отвечало непонятное словосочетание?..
Он мысленно свернул этот свиток, положил на самую высокую полку в своем сознании, пометив яркой синей печатью — неизвестное знание, вернуться позже. Вернувшись из библиотеки разума, посмотрел на остальных.