«Жаль, Ваша Светлость», — с мрачным, холодным, пугающим восторгом подумал бывший архиепископ. — «Некоторые вещи важнее того, чего вам так хочется… да и почему какой-то осуждённый еретик-вероотступник должен сдерживать свои обещания такому лживому ублюдку, как вы?»
— Настоящий пастырь умирает за свою паству. Как сказал сам Архангел Лангхорн, «нет большей любви в любом человеке, чем его готовность умереть за других», и как архиепископ Черис, я должен был быть готов прислушаться к этим словам Лангхорна. Но я так не сделал. Я боялся последствий своих личных неудач, как дитя Божье и как архиепископ Матери-Церкви. И потому, когда ко мне пришёл викарий Замсин, выражая озабоченность, подозрения и страхи, которые вызвали сообщения, касающиеся Черис, я не сказал ему, что каждое из этих сообщений было ложью.
Эйлиса вздрогнула от удивления. Конечно же, она неправильно расслышала его! Он не мог этого сказать…
Затем её глаза метнулись к Клинтану, увидели внезапную ярость багровеющего Великого Инквизитора, и она поняла, что совсем не ослышалась.
— Вместо того, чтобы сказать ему, что заявления о ереси, отступничестве и нарушениях «Запретов Чжо-чжэн» были ложью, фальшивыми донесениями, распространяемыми врагами Черис и коррумпированными священниками Матери-Церкви в обмен на золото, получаемое ими от этих же врагов, я пообещал провести расследование. Создать «примеры» тех, кого ложно обвинят в грехе. И я полностью намеревался сдержать эти обещания.
Диннис заставил себя продолжать говорить спокойно и выразительно. Ошеломляющее неверие, казалось, хоть и не на долго, парализовало Клинтана и прочих инквизиторов, и Диннис увидел в равной степени погружённую в изумлённую тишину Площадь Мучеников, и заставил свой голос звучать ясно.
— Я вполне заслуживаю наказания, которое я должен понести сегодня. Если бы я выполнил свои обязанности перед архиепископством, тысячи людей всё ещё были бы живы, а тысячи других смогли бы избежать смерти в будущем. Но чего бы я не заслуживал, Ваша Высокопреосвященство, какое бы наказание мне не грозило, души, которые Вы и Совет Викариев доверили мне, как Вы прекрасно знаете, невиновны в тех преступлениях, которые вы выдвинули против них. Их единственным преступлением, их единственным грехом, было желание защитить себя и свои семьи, которые они любят, от изнасилований, убийств и уничтожения по приказу коррумпированных и жадных…
Наконец один из инквизиторов среагировал, повернувшись к Диннису и ударив бывшего архиепископа кулаком в перчатке по лицу. Стальные шипы, закреплённые на пальцах перчатки, превратили губы Динниса в кровавое месиво, а дикой силы удар сломал ему челюсть по крайней мере в трёх местах. Почти потерявший сознание от удара, он упал на колени, а Клинтан указал на него проклинающим жестом.
— Богохульник! Как ты смеешь повышать свой голос против воли и замысла самого Бога?! Слуга Шань-вэй, ты изобличил самого себя, свою вину и проклял себя каждым своим словом! Мы изгоняем тебя, мы предаём тебя недосягаемой тьме, в угол Ада, предназначенный для твоей тёмной госпожи! Мы вычеркнем твоё имя из списка детей Божьих и навсегда вычеркнем тебя из общества искупленных душ!
Он отошёл, и старшие священники схватили истекающего кровью человека, находившегося в полубессознательном состоянии, который когда-то был архиепископом Черис, и подняли его на ноги. Они сорвали с его тела мешковину балахона, раздев его донага перед ошеломлённой, загипнотизированной толпой, а затем потащили к пыточным инструментам.
Белошвейка, известная как Эйлиса, прижала обе руки к своему дрожащему рту, наблюдая, как палачи приковывают к столбу тело своей несопротивляющейся жертвы. Она плакала так сильно, что едва могла видеть, но рыдания её были тихими, слишком глубокими, слишком ужасными, чтобы ими поделиться.
Она услышала первый глубокий, хриплый стон агонии, знала, что это только вопрос времени, прежде чем стоны станут криком, но даже сейчас она едва могла поверить в то, что он сделал, и что он сказал.
Несмотря на всё, что она сказала Анжелик, она никогда не хотела ничего больше, чем бежать от этого места, притягивающего ужас. От ужаса, который стал ещё страшнее от последнего поступка в жизни Эрайка Динниса.