Вернулся Пётр! Вернулась радость в дом Силантия, пить перестал, затеял верха обновлять - помощник-то теперь в доме, сынок родимый. На той работе и надорвался старик, слёг. Пётр на дальнем хуторе водопровод капал. Почуял Силантий свою кончину, а сердцем он, видать, не совсем угомонился, не простил Клавдию. Ночью, когда станица уснула и закрылась от мира ставнями, Силантий взял берданку и влупил жене заряд в голову, а сам в сарае порешил себя литовкой, прямо в сердце.
Схоронили мужа с женой на станичном погосте рядышком, за одной оградой. Пётр пьяно плакал, утирая кулаками слёзы, а Павел только блымал глазками и курил дорогую папироску. Сам по себе весь городской, в костюмчике и при галстуке. С кладбища кинулся на бугор к автобусу, но уехать не смог, в дом воротился. А там уже вовсю пьяный Пётр с корешами и дым коромыслом, чад винно-водочный.
Рванулся Пётр на брата с кулаками, но друзья его удержали. Наутро Павел уехал, а Пётр продолжал, продолжал. Спился вконец. Пришло время, начал он пропивать то, что было в доме, вещи свои пропил и ходил по станице в армейском дембельском мундире. Чем и нажил прозвище Мундёр. В доме появлялся редко, спал там, где свалит хмель. Мундёр и есть Мундёр.
Дружбу водил с такими же мохряками, как сам, станичники отвернулись от него, как от последнего пропойцы, и тут появился Павел. К тому времени он уже работал на партийной работе в городе, женился. Петра брат нашёл на берегу, под кустом шиповника вдрызг пьяного, в блевотине. Початая пачка "Памира" и пустая бутыль валялись рядом, мухи водили свой хоровод над его телом.
К утру оклемался Петр, лупал безумными глазами, не узнавая брата, просил водки:
- Налей чуток. Голову поправить. Нутро всё горит. Худо мне.
- Налью, но прежде нам надо поговорить.
- Какой с меня разговорщик теперь! Я себя не чую, налей чуток.
- Налью! - пообещал Павел и быстрыми шажками убёг с база в сторону управы.
Пётр до возвращения брата шарил по хате в поисках спиртного, и чем дольше он этим занимался, чертыхаясь и матерясь на чём свет стоит, тем больше злоба обуревала его: он клял и себя, и брата, и маму, и папу, и всех святых на свете...
Вернулся Павел. С лица весь не свой, суетливый.
- Охолонись, Пётр. Поговорить надо. У настакое горе, а тебе хоть бы хны. Одна забота - опохмелиться.
- А, брательник! - узнал Павла Пётр. - За какое горе ты мне гутаришь? Батька через вас с матерью убийцей стал и себя порешил. Так это моё горе-беда, а не твое, сучий потрох. Ты мне скажи, откль ты взялся, рыжий чёрт, на нашу голову?
- С тобой сейчас невозможно разговаривать, но я на тебя управу найду. Дай срок.
- Я тебе дам срок, змеёныш! - заорал Пётр и кинулся на Павла с кулаками.
Но сила, истраченная на поиски водки, была уже не та, и он, не сделав и двух шагов, свалился у стола.
Вызванные Павлом милиционеры скрутили Петра и увезли в район для дальнейшего разбирательства, а разбирались в то время наскорок, глубоко не копая. Сунули Петра за тунеядство и пьянство годик лишения свободы, и дело с концом. Правда, в тюрьме продержали всего два месяца, решили, что нет смаысла задарма кормить алкоголика, и отправили на принудработы. На карьере Пётр быстро втянулся в работу и уже через два месяца ходил в передовиках. Его начальство - мастер и бригадир, диву давались, как такой работящий да ещё со смекалкой мужик мог оказаться на принудработах, с такой статьёй.
Долбил камушек Петр, долбил, а на сердце глыба лежала. Ничто его не радовало, даже слова мастера о досрочном освобождении он выслушал спокойно, будто и не шла речь о его свободе.
Вернулся Пётр в родную станицу другим человеком, да так изменился, что не все станичники его узнали. Зашептали по куреням о добром, заботливом брате Павле - как-никак, а спас Петра от пьяной погибели. Неделю Пётр не выходил из дома, лежал на голом матрасе и курил, курил. Всё в доме, что ещё было им не пропито, напоминало ему об отце, о лютой его смерти, и голова его кружилась от злости, скрежет зубовный заполнял комнату. Но, кое-как с собой справившись, он вышел на свет Божий. Увидел всю ветхость куреня, разгороженный баз в волнах бурьянного моря...
С трудом, пересиливая своё нежелание, начал Пётр ладить хозяйство, а в сарае ни топора, ни молотка - что сам пропил, а что друзья-собутыльники утащили. Пошёл по людям добрым за помощью. Деньжата кой-какие он с карьера привёз - купил необходимое: гвозди, краску, кое-что по мелочи, а инструментом помогли станичники, радуясь, что он за ум взялся.