На Дону места красивейшие: леса, луга, озера, старицы, заросли диких яблонь, груш, ежевики, шиповника... Помнится, озерцо, окруженное вековыми вербами, было, в народе его звали Чистюля... Вода кристально чистая и пресная, рыба в нем, как в аквариуме. И ее запасы в таких озерцах пополнялись ежегодно. Ведь займище по веснам заполнялось водой, ею пропитывались луга, огороды покрывались илом, и после схода талой воды в каждой ямке и даже в колодцах оказывалась рыба. Урожаи овощей, арбузов, сена были стабильно высокими. На зиму заготовляли раковые шейки, зимой варили из них суп, и он считался деликатесом...
Так нет же! Затеяли строить Волго-Донской канал. Нагнали техники и зеков. Сотни лагерей расположилось в пойме Дона. Один лагерь был недалеко от нашего хутора. Основная масса лагерников жила в бараках за колючей проволокой, но с другой стороны были бараки для бесконвойных. Жили они довольно свободно, посещали окресные хутора. На рукавах их телогреек красовались белые нарукавки с надписью "БК" - без конвоя, а в народе их кликали быками. Заключенные занимались вырубкой леса. Так вот они-то и сничтожили все богатство Донского края. Не они, конечно, а те умники, которые их сюда согнали.
В лагере организовали небольшой рынок, и мы, детвора из соседних хуторов, носили продавать молоко, яйца, сало... Родители наши ведь целыми днями работали в колхозе за "палочки" и каждый рубль в семье почитали за счастье. Курево таскали зекам, а они нам всякие разные поделки из зубных щеток и мыльниц, из дерева много чего резали, а мы потом эти вещицы продавали вольным. Всякая копейка в доме считалась. Да!..
Из темноты ночи послышался собачий лай. Кошка, спавшая у ног старика, встрепенулась, подняла голову, а потом перевернулась на другой бок и опять уснула. Анисимович принес еще бутыль вина...
- Это другого разлива. Сам рецепт придумал. Легонькое! Я крепких напитков не пью и в молодости не пил. Не до пьянок было, жизнь такой спиралью закрутилась, что до сей поры не разогнуться. И на Севере работал, и на Кавказе, даже в степях Казахстана меня черти носили.
Анисимович отпил глоток из кружки из и пошел в дом. Я тоже выпил вина. Вино было очень приятное и совсем не кружило голову. Вернулся хозяин.
- На, посмотри!
Он протяеул мне часы . Карманные часы "Молния". С надписью: "Главгаз". СССР. СМУ-12. Активному участнику монтажа газопровода т. Панину П.А."
- Так что я не летун был, а активный строитель коммунизма. Только вот коммунизм мы не построили. А мне и не обидно. Мы строили свою страну, чтобы людям жилось хоть чуток получше, а что получилось - за это спрос с вождей. Вспоминается мне год сорок девятый. Грянуло переселение из зоны затопления - в степь. Каждому двору выплатили какие-то копейки подъемных. Хаты наши поставили на сани и уволокли на новое место. Голодная степь. Ни воды, ни топлива, ни денег. Посередь голой полыни рядами - сиротливые, обшарпанные хаты. Ни заборов, ни деревьев, ни сараев, ни кухонь - ни черта вокруг. После переезда - нашествие блох. А ни аптеки, ни СЭС - ближайший фельдшер за десять километров. И, кстати, интересный факт: после переселения несколько лет у нас не было покойников. Будто стресс мобилизовал человеческие силы!.. А могилы предков остались в зоне затопления. Бабушка до последней минуты жалковала о переезде. Утверждала, что до революции они с дедушкой и детьми жили намного лучше. Но нам это было неведомо. Мы жили тем, что имели, и с нетерпением ждали первое марта, в этот день снижали цены. Пусть не на все товары и, может, на материальном благополучии это не больно-то сказывалось, но политический ход был беспроигрышный. Народ вроде как чувствовал о себе заботу. А нынче что? До первых петухов сижу вот здесь, на веранде, все думаю, думаю... как же так? Такая большая жизнь прожита, а кроме бед и горестей и вспомнить нечего. В какой же стране я жил, при каких правителях? Как же можно было не любить свой народ, чтоб так его угнетать? Нету ответов. Кажется мне, что на эти вопросы вам отвечать, а мы свое прожили, как могли - жизни положили.
С Т А Р И К И Д Е Т И.
Все в жизни бываает когда-то. И эта комната когда-то была частью дома, состоящего из еще двух комнат, кухни и прихожей; рядом была пристроена конюшня, но старый дом вот уже тридцать лет как сгорел, разрушился. Только эта отремонтированная кое-как комната с земляным полом да погреб напоминали о бывшем доме, о людях, которые жили под его крышей. В ней-то Старик и ютился, пока из последних сил отстраивал новое жилье в станице - три большие комнаты, просторную кухню, прихожую и даже ванную. Теперь там, в новом доме, жили его дети - сын и дочь. Все семейные: дочь - фельдшер, а сын шофер.