Пожарных интересуют прежде всего маленькие, едва заметные дымки. Во-первых, свежий пожар легче потушить, меньше вреда лесу, а во-вторых, им платят за прыжки, а на большом пожаре часто приходится сидеть долго, биться с огнём малыми силами, выкладываясь до последнего и с нетерпением ожидая, когда же вертолёт наконец привезёт десант на подмогу. Парашютист — должен прыгать!
Зато если молния ударила в пень и он горит один, либо рядом занялась трава, — для пятерых мужиков, вооружённых средствами борьбы, работы на пару часов. Удавили гада — и пару дней рыбачь себе, окарауливай пожарище да выруби, вывали бензопилой гектар мелколесья, чтоб сел вертолёт. Это законно и неубыточно для лесного хозяйства; другое дело, если выгорит тот гектар… а сколько сил и средств затратишь — и снова надо пилить лес и делать площадку с настилом.
Мы любили тушить такие пожары: видно, как оперативно, в самом зародыше, нашим общим старанием и умением подавляется зло.
Но вот тот, вчерашний пожар, зажжённый на наших глазах злой молнией, к обеду разросся уже до сорока гектаров. Хорошо, вертолёт сумел подбросить туда группу «диверсантов», и они, оценив местные особенности, пустили от речушки встречный пал. Это тоже искусство: определить, когда пожар наберёт такую силу, что начнёт подсасывать в себя окружающий воздух и пересилит ветер, и ветер повернёт к пожару. Тогда от берега, аккуратно, с мерами предосторожности, чтоб огонь не перепрыгнул через речку, поджигается сухая трава. Два огненных вала идут навстречу друг другу, пожирая все на своём пути, и издыхают от голода, встретившись в последнем объятии. А людям остаётся только уберечь кромку и, собрав все силы, затушить её.
Бывают и страшные пожары, неукротимые и подавляющие слепой силой стихии, в несколько сот и даже тысяч гектаров. Упущенные людьми, вышедшие из-под контроля, подкармливаемые торфяными и моховыми болотами снизу, раздуваемые горячими штормовыми ветрами сверху, они представляют собой ревущий огненный ад, несущийся со скоростью курьерского поезда. Подлетать к ним, особенно на малой высоте, опасно, потому что страшные восходящие потоки засасывают все вокруг в радиусе сотен метров; они могут швырнуть самолёт в пламя, свалить на крыло, перевернуть на спину, могут дымом ослепить экипаж и привести к столкновению с препятствиями. Жутко видеть, как спичками вспыхивают и за секунду сгорают в немыслимом жару вековые деревья, воздев к небу в немой мольбе за мгновение перед гибелью обугленные сучья, как пламя поднимается на десятки метров вверх, захватывая горящие ветки и швыряя миллионы искр в подсушенные близким огнём, ждущие своей очереди деревья, кусты и травы.
Здесь человек бессилен. Только природа, только такая же стихия, обрушив на пожар миллионы тонн воды, способна его потушить.
— Снижаемся до пятидесяти метров, осмотр, левый вираж!
Опытному Диме достаточно пары виражей, чтобы оценить обстановку.
Горит кустарник у реки: видимо, кто-то не уберёг костёр. Что за люди… такая сушь…
Площадь возгорания невелика, ветра нет, огонь неторопливо расползается, оставляя в центре чёрное пятно гари. Здесь хватит работы одной группе. Но рельеф сложный. И подходящей площадки поблизости нет.
— Набираем 800!
Сегодня моя очередь бросать. Сегодня я кручу виражи; Фёдорович поглядывает.
— Режим номинал!
Валера передвигает рычаги вперёд, обороты возрастают, и я перевожу в набор. Дима задаёт курс, и пока я набираю высоту, несколько раз его меняет: ищет площадку. Болото, поляна, мелколесье — все подойдёт, но чтоб не дальше десяти километров.
Мы все активно участвуем в поиске.
— Дима, вот вроде прогалина!
— Дима, а вот это болотце!
— Дима, Дима! Поляна справа!
Дима скачет с борта на борт, выглядывает в окошко радиста. Поляна его устраивает, и мы заходим на неё против ветра. Ветер у нас прогностический, у земли его и вовсе нет… к счастью, а то бы раздуло. Пока прикидываем приблизительно.
В грузовом отсеке гудит сирена. Первая группа быстро снаряжается. Надеты скафандры, шлемы, парашюты, застёгнуты краги, зацеплены вытяжные фалы за трос, ещё и ещё раз проверены резинки на ранцах; груз пододвинут поближе к двери. Рыцари леса спокойно сидят вдоль борта. Все подготовлено, улажено, проверено как всегда. Не первый и не сотый раз.
Дима вышел к ним, показал поляну; кивают головами. Старший группы встал у двери, в руках у него рулон лёгкой креповой бумаги оранжевого цвета. Дверь открыта.
Я держу боевой курс. Летнаб считает секунды. Сирена: приготовиться. Потом два коротких гудка: сброс! Лента летит за борт, и я тут же закладываю вираж.
Яркая оранжевая лента змеится в воздухе, опускаясь примерно со скоростью парашютиста. Мы сопровождаем её взглядами, ждём приземления. Вот повисла на деревьях. Дима тут же определяет относ, вводит поправку и даёт боевой курс. Точку сброса ленты он засёк, точку приземления тоже; линия относа ленты даёт боевой курс; расстояние даёт упреждение… Дима мастер своего дела.
Я держу боевой курс. От моего умения зависит, куда понесёт ветер парашюты. Со старшим группы договорено: «Вон на тот кедр, если можно, пожалуйста». — «Хорошо, на тот кедр»…
Сирена. Старший опускает забрало. Два гудка — человек спокойно шагает в пустоту. Фала сдёргивает чехол, за спиной у пожарного раскрывается стабилизирующий парашют. Видно, как человек ложится на воздух, как пару секунд стабильно падает, потом плавно руки к груди — и в стороны! Вспыхивает купол парашюта. Я кладу машину в вираж, и мы следим, как мастер делает настоящее дело.
Парашют висит на кедре. Через пару минут пищит зуммер вызова, и по миниатюрной рации старший докладывает, что все в порядке, грунт твёрдый, но лучше приземляться от кедра западнее, метров двести, там ровнее, он встретит и подстрахует.
Готовятся прыгать ещё двое. Муж и жена Корсаковы. Да, женщина! Парашютист-пожарный. Я знаю женщин-лётчиц, знаю парашютисток-спортсменов… но в огонь…
Вот такие люди. Они уже давно прыгают вместе и вместе воюют с огнём. И глядя на эту женщину, я чувствую какой-то комплекс неполноценности. Я — пилот, мужчина, должен сделать так, чтобы перед женщиной не было стыдно, что я остаюсь здесь, наверху, в безопасности, а она — там, в огне. Я держу скорость 180 и боевой курс.
Сирена: пошли. Снова вираж: видно, как они рядышком, парой, работая клевантами, приземляются на указанное место. Зуммер: «Все в порядке, давайте груз».
Для них это — как дышать.
Снижаюсь до 150 метров. Захожу против ветра на кедр. Парашют виден отлично, а за ним на горизонте излом склона — вот и створ; по двум ориентирам легко выйти точно на поляну. Точно держу высоту; справа склон холма, поглядываю и опасаюсь: на нем двадцатиметровые лиственницы, не зацепить бы в развороте.
Самолёт несётся над вершинами; внизу все слилось в одно зеленое волнующееся море, по которому скользит тень нашего самолёта, переваливая с холма на холм. Вот открывается поляна. Чуть доворачиваю, куда машут руками три фигурки. Скорость… курс…сирена — пошли тюки с грузом. Режим номинал — и в набор, на второй заход. Пока мы заходим второй раз, парашюты отцеплены, тюки оттащены к краю. Драные, дырявые грузовые парашюты раскрываются один за другим на высоте ниже ста метров, и в воздухе груз находится считанные секунды.
Теперь взрывчатка. Длинные целлофановые колбасы аммонита уложены в мешки и лежат в одном конце грузового отсека, а средства взрыва — детонаторы, шнуры — в мешочке висят в другом конце. Аммонит сбрасывается с двадцати метров, прямо ногами в дверь; взрыватели сбрасываются отдельно, подальше.
Иногда, «по просьбе трудящихся», взрывчатка подаётся прямо к кромке низового пожара — кофе в постель! За минуту из мешка выкатывается рулон «колбасы», за ним другой, третий, подсоединяются детонаторы — взрыв! И чёрная траншея отсекает огонь, который вот-вот перепрыгнул бы на горючую сухую траву.
Земля доложила, что груз принят, цел, ждут выброски остальных членов группы. Снова набор высоты, 800 метров, боевой курс, сирена — группа ушла.