— Ты ведь не бросишь меня одного?
— Почему одного?!
Я обвожу помещение рукой и захлопываю окно — на столах появляются бокалы и наполненные едой тарелки — а затем радостно добиваю фразой:
— Через десять минут — ужин!
Малфой вопит, как автомобильная сирена, пока я, подхватив книгу, удираю из Большого зала.
Клейкое зелье, конечно, штука надёжная, но мало ли...
Вдруг перестанет действовать.
Я завтракаю...
С самым невозмутимым видом, на который только способна.
И аккуратно намазываю тост ягодным джемом...
Таким же пунцовым, как щёки Драко Малфоя.
Подумаешь, невелика трагедия! Ну, пробежался вчера по школе почти без одежды... Мерлин, с кем не бывает?! Не первый год здесь учимся, Малфой ты должен бы знать...
Хогвартс — это школа чудес!
Если бы он оказался немного умнее, то полежал бы тихо и спокойно в больничном крыле под предлогом непереносимой головной боли. А через недельку выполз бы тихонько из-за ширмы, увидав, что ажиотаж вокруг его персоны заметно притих.
Но нет, как же!!!
Малфой не представляет, какую огромную услугу я ему оказала, и в отместку я пытаюсь сделать так, чтобы он упал, как громом поражённый. Однако телепатия не помогает, и я расстраиваюсь намного больше.
Нет, вы только подумайте...
Где благодарность за толпы новых поклонниц, которые — узрев Малфоя почти во всей красе! — теперь будут лепить его колдографии над кроватью, рыдая перед сном? Где признательность за заботу о здоровье, которое улучшилось после оздоровительной пробежки по лестницам и коридорам? Где, в конце-то концов, спасибо за жизнь, полную приключений, а не безликого сидения за уроками?!
Высокомерный гадёныш!
Да он даже Дамблдора не поблагодарил за то, что профессор его вообще-то отклеил!!!
Оказавшись весьма предусмотрительной особой, я — во время этой щекотливой процедуры — коварно пряталась за спиной у окаменевшей Макгонагалл и невинно спрашивала у набежавшей толпы: «Кто же посмел такое сотворить?!» А потом — когда фееричный ужин закончился — увлечённо наблюдала из окна, как аристократичный до мозга костей Малфой, напоминая бродячего кота, лазит по кустам в поисках потерянной волшебной палочки.
В любом случае... Думаешь, я такая дурочка?
Пока мне не стукнет, как минимум, восемьдесят, я ни на шаг не отойду от Гарри и Рона!
Я буду бодрой бабулей, скачущей по улице, за которой гонится старичок, сшибающий клюшкой всё на пути, и голосит о том, что шестьдесят два года тому назад его нагло обманули, раздели и приклеили к столу на обозрение целой школы!!!
Собрав решимость в кулак, я миленько улыбаюсь Малфою, отчего тот крепко сцепляет ладони и становится замечательно похожим на закипающий чайник.
А минутой позже отмечаю, что Паркинсон смотрит на него без капли сочувствия, скорее с недоумением. Окончательно решившись, она высоко вскидывает руку и дарит мне лёгкий взмах. Уголки её губ стремительно взлетают вверх, не оставляя ни капли сомнений в том, что она услышала голос разума, и я мирно киваю в ответ. Она, как и многие другие, прекрасно всё понимает.
Гриффиндор и Слизерин пересекаются, обратив на неё и меня задумчивые взгляды, но быть непоколебимыми в своих решениях оказывается довольно легко.
Панси доказывает это делом.
Хоть и скромно, хоть и на самом дальнем конце, но сегодня...
Она впервые сидит за нашим столом.
После вчерашнего происшествия, которое свежайшим ветерком пронеслось по уставшему от прошлого замку, Хогвартс...
Стал потихоньку преображаться.
Атмосфера, изменившись спонтанно и неуловимо, принесла с собой заметные перемены. Сегодня утром четыре дома стёрли невидимые границы и перемешались, как разноцветные драже в автомате. Ученики, почувствовав снятые запреты, сидят там, где давно хотелось, и за столами длинной разноцветной гирляндой вспыхивают значки разных факультетов, объединившихся в одно дружелюбное целое.
Гриффиндор, Когтевран и Пуффендуй даже со Слизерином перестали играть в войну.
Посмотрев на то, что делается вокруг, Гарри переглядывается с Роном, который легко пожимает плечами и посылает ему немой вопрос, будто говоря: «А мы вроде как... не всегда... со всеми дружили?» И принимает этот посыл как данность, осознав, что не надо больше никуда бежать, решать глобальные вопросы и быть ответственным за судьбы мира.
Он воздушно улыбается, а я понимаю...
«На осознание того, что всё действительно закончилось, нам понадобилось больше года».
Оценив происходящее, как правильное, я возвращаюсь к завтраку. Но посыпая сахаром овсянку, жалею о том, что Малфой, оставшись прежним...
Свёл все мои старания на нет.
За окнами стремительно тает солнце.
Разрозненно зашипев, ярко вспыхивают факелы, роняя багрово-красные — кровавые — отблески. Сумерки, точно жуки, разбегаются по углам, а под ноги бросаются узкие фиолетовые тени. Коридор утопает в странном неземном полумраке, и я возвращаюсь из библиотеки — медленно и зыбко — словно в бесконечно размытом сне.
Разматывая тишину, за спиной гулко звучат торопливые шаги. Эхо, звонко отскочив от каменной кладки, усиливает впечатление бегущей толпы, и я уступаю дорогу, однако человек, круто затормозив, с силой толкает меня в плечо. Споткнувшись, я лечу вперёд и роняю книги, которые шумно валятся на пол, взмахнув перепуганными страницами-крыльями.
А затем поворачиваюсь, столкнувшись с острым, как спица, взглядом.
— Пусти!
Не обратив на выкрик внимания, Малфой придавливает меня к стене, больно сжимая запястья.
Я замечаю, как раздуваются ноздри и нервно пульсирует крохотная голубоватая жилка на белом, словно бумага, виске.
Нет, он не просто раздражён...
Он в ярости.
— Думаешь, было смешно? Или забавно? — В потемневших глазах, раздробившись на осколки, преломляется жаркий свет. — Ты перешла последнюю черту, Грейнджер...
— А что дальше?
Малфой замирает и темнейший облик говорит о том, что контролирует он себя из последних сил. Это приводит в тревожное замешательство, поскольку невозможно представить, что он выкинет в следующее мгновение.
Я ловлю каждое слово, точно воздух. Дыхание — горячее, растревоженное, перекрученное — смешивается с другим в жутком водовороте и отчаянно не хватает ни свежести, ни прохлады. Туманная пелена застилает глаза, будто я нахожусь под толщей непроглядной воды, Малфой превращается в размытый силуэт, а я выпадаю из реальности, чувствуя необъяснимое давление на барабанные перепонки...
Чтобы произнести со всей неотвратимостью, слушая, как собственный голос становится чужим, рождая воспалённые мятежные нотки:
— Разуй. Свои. Глаза.
Я не понимаю, как можно постоянно находиться в мире несбыточных фантазий.
— Война закончилась, Волдеморт пал, и новая жизнь оказалась восхитительно-прекрасной?!
И начинаю раздражаться из-за того, что Малфой так и остался беспросветным идиотом.
— Тебе стали улыбаться, пожимать руку, приятельски хлопать по плечу... Я не устаю поражаться тому, как ты слепо и наивно всему веришь! К тебе стали относиться лучше, но даже если так... Всё это время люди не переставали обсуждать тебя за спиной... А почему?!
— Потому что невозможно быть в чём-то уверенным до конца, когда многие вопросы до сих пор остались невыясненными...
Колени уже не подгибаются, зато сердце, зашкаливая, начинает выскакивать из груди.