— Улица Габриэль, 48-бис… На первом этаже, один художник приспособил помещение под студию.
— Дайте мне ключи.
Валери прижала сумочку к груди, готовая сорваться с места, но она принадлежала к тому разряду людей, которые не могут ослушаться полицейского. Она протянула Мессалье связку из двух ключей.
— Спасибо. Теперь вы будете сидеть смирно и дожидаться меня, — он показал на Ламбертини, — вот с этим господином… Я скоро вернусь.
Она переводила взгляд с одного на другого.
— Я хотела… это… это серьезно, да?
— Что?
— Крис серьезно ранен?
— Да нет, нет.
Послышался шум из коридора.
— Остальных можешь отпустить! — крикнул комиссар Ламбертини. — И позови Лартига. Он мне нужен.
Зазвонил телефон. Говорил врач из больницы Некера, судя по голосу, он бежал к телефону.
— Раненый скончался, — сказал он. — Пуля застряла возле самого сердца.
— Какой калибр?
— 6,35… Обычно извлечение пули проходит без особых осложнений, но Кристиан Марешаль не выдержал… Мы все перепробовали… уколы… массаж… никакого эффекта.
— Хорошо. До завтра никаких сообщений для прессы. Я заеду. Спасибо.
Он повесил трубку, повернулся к Валери спиной. Какая удача, что нашлась ниточка! А то бы… Если действовать быстро, можно схватить убийцу еще сегодня. Вошел Лартиг.
— Есть кое-какие новости… Знаешь, где улица Габриэль?
— Да… На Монмартре… Ведет прямо к лестнице.
Они сели в полицейскую машину, Лартиг вел, а Мессалье подводил итоги. Остановились в нескольких метрах от студии.
— Он дома, — сказал Мессалье.
В студии вроде бы горел свет.
— Как странно, а? — пробормотал Лартиг.
Комиссар бесшумно приблизился. Дверь оказалась не заперта.
— Господи! Только бы…
Он бросился в квартиру и остановился как вкопанный. В доме пусто, но телевизоры включены — они стояли тут повсюду.
— Сбежал, — сказал Лартиг. — Расписался в преступлении.
Комиссар стал обходить помещение, остановился перед разбитым телевизором… Любопытно… Возле дивана валялся пистолет, он быстро поднял его, обернув руку платком. Калибр 6,35 и еще пахнет порохом…
Рядом на столе стояла пишущая машинка. Они нашли в ящике бумагу. Тот же цвет, тот же формат, та же выделка. И машинка слабо пропечатывала «о» и «е», выбивала из строки заглавные буквы.
— Забери все это, — приказал Мессалье. — Уверен, что на рукоятке оружия те же отпечатки, что и на письме и бутылке… Лучших улик просто не бывает!..
Он выключил телевизоры, не торопясь, осмотрелся.
— Чего-чего, а бутылок тут хватает, — заметил он. — Две или три точно такие, как та, которой убита Коринна Берга… Ладно!.. Остается получить ордер на арест… Далеко он не уйдет!
Мотив все еще звучал в голове… Теперь пело несколько голосов, много голосов… мальчиков, девочек… Так это ему снится; он учится в школе… Да, он в школе… Он открыл глаза. Дети пели внизу. Им подыгрывала фисгармония… Она отдала ему свою спальню… На старых фотографиях в золоченых рамках ее родители… А вон тот большой снимок над камином… стайка напряженно глядящих в объектив девушек, неловких, гладко причесанных — это выпускной класс Катрин, когда она заканчивала педагогический коллеж… Он бесшумно спустил ноги с кровати и увидел, что одет в пижаму Катрин, голубую, с кружевами на манжетах… Он совсем ничего не помнил… Наверное, она напичкала его успокоительным… Его мучила жажда, и он долго пил из кувшина на туалетном столике, как зверь, задыхаясь от долгого бега. Вода выплескивалась, лилась ему на грудь… Она была прохладной, животворной, как в ручьях, где когда-то очень давно водилась форель. Он перевел дух и подошел к окну. И увидел крошечный школьный дворик, расчерченный мелом для игры в классики, дальше неправильными прямоугольниками тянулись поля — этот край не терпел ровных линий, — а на горизонте вставали горы, округлые, мягкие, первозданные… У него горело в горле и в груди, будто вместе с водой в него проникло страдание. Ему не следовало… Не должен он был сюда приезжать…
Вдруг во двор, пронзительно крича, словно стрижи над вечерними крышами, высыпали ребятишки. И он был таким же, одевался, как и они, в толстый плюш, стригся коротко, чуть ли не наголо.
— Проснулся?
Он даже не слышал, как она вошла.
— Катрин!..
— Я устроила перемену… Скоро уже каникулы… И потом, здесь я сама себе хозяйка.
Они чувствовали себя неловко, хотя вместе росли, вместе играли, могли вместе прожить жизнь, если бы…