— Скажи, наконец, что ты сам об этом думаешь? — возмутилась она. — С тобой невозможно разговаривать.
— Все это кажется мне вполне разумным, — отвечал я. — Дело решенное. Стоит ли без конца пережевывать одно и то же?
— Приходится пережевывать, если хочешь, чтобы все прошло без сучка, без задоринки. Скажи откровенно: как, по-твоему, из этого что-то выйдет?
— Я вынужден так думать. Если я скажу, что в гостинице у тебя могут спросить документы, ты ответишь, что это зависит от чаевых, что ты все уладишь и что мне незачем беспокоиться. Ладно! Пусть будет по-твоему.
Мгновение мы смотрели друг на друга как враги. Возможно, Ману меня и не любила. Но даже в разгар ссоры мы все-таки были с ней заодно; между нами существовала подспудная связь, глубокая внутренняя общность. Оба мы в равной степени были наделены воображением и слабостью; потому-то мы инстинктивно признали друг друга при первой же встрече. Клер же была существом другой породы. Любое несогласие выводило ее из себя, вынуждая нас меряться взглядами. Зато там, где Ману уклонялась от спора, но не складывала оружия, Клер немедленно уступала. Если бы Ману вбила себе в голову то, что задумала Клер, я бы сходил с ума от беспокойства. Но за Клер я ничуть не тревожился, заставляя ее переживать все муки ада. Я догадывался, о чем она думает. «Он притворяется. Он меня не любит». И спешил перевести разговор на другую тему:
— Давай-ка займемся «лендровером».
Как и следовало ожидать, Клер досконально разобралась в этом вопросе. Я объяснил ей, как переключать скорость, и она доказывала мне, что совсем несложно на первой скорости подключить оба моста и выпрыгнуть из машины безо всякого риска. Машина катилась сама по себе; она даже могла, как мы убедились, въехать на насыпь, не отклоняясь в сторону. Оставалось выбрать подходящее место, не слишком далеко от сторожевой будки, чтобы часовые услышали шум, но и не слишком близко, чтобы они не могли ясно видеть, что происходит. Это было несложно. Метрах в пятидесяти от поста проходило что-то вроде коротенького ущелья, в котором шум мотора отдавался очень громко. Затем края расщелины понижались, и лишь у самого берега оставался небольшой выступ. Мне придется только включить первую скорость при выезде из коридора, свернуть направо, выскочить из машины и бежать за ней следом. «Лендровер» без труда въедет на насыпь, а затем скатится вниз по крутой тропинке до самого озера. Машина сразу пойдет ко дну. Если даже ее удастся подцепить драгой, исчезновение Клер никому не покажется странным: вечером верх машины всегда был опущен. Трудность заключается в другом: сумею ли я разыграть смятение? Клер замучила меня советами. Я выслушивал их с досадой как раз потому, что вовсе не был уверен, что смогу изобразить отчаяние, огорчение, угрызения совести — короче говоря, кучу переживаний, имитировать которые не так-то просто. Но в панике никому не придет в голову приглядываться ко мне. Я постараюсь выглядеть подавленным, словно окаменевшим от горя. Я буду механически твердить одно и то же:
«Как только мы выехали из Кабула, у меня страшно разболелась голова. По дороге несколько раз пришлось останавливаться. Госпожа Жаллю захотела сама сесть за руль. Я ей не позволил, но, доехав до плоскогорья, не выдержал и остановил машину, желая немного пройтись. Вдруг я услышал, что машина отъезжает. Госпожа Жаллю что-то крикнула. Думаю, что, сев за руль, она не справилась с управлением. Я бросился к ней, но было слишком поздно».
Клер соглашалась со мной. Вполне достаточно будет ограничиться этими вполне правдоподобными объяснениями.
— Смотри только, чтобы твой рассказ не прозвучал так, как будто ты выучил его наизусть.