— До вечера. Предупреждаю, вам будет жарко.
Клер смотрела на него, когда он шел к двери. Она видела его в последний раз. Выходя из этой комнаты, он навсегда выходил и из ее жизни. Она была совершенно спокойна. Жаллю прикрыл за собой дверь.
— Дай-ка мне сигарету, — шепнула мне Клер и с каким-то наигранным весельем, больно ранившим меня, добавила: — Ты в порядке?
— В порядке.
— Тогда поедем, как только ты будешь готов.
Я пошел за «лендровером». В это время слуги обычно убирали служебное помещение. Никто мне не встретился, когда я относил чемоданчик в машину. Я прикрыл его чехлом. Тут подошла Клер, и мы поехали.
— Видишь, как все просто, — сказала она, когда я, выехав на шоссе, прибавил скорости.
Мы ехали молча до самого Кабула. Она попросила меня остановиться, немного не доезжая до первых домишек предместья.
— Расстанемся здесь. С этой минуты мы друг с другом не знакомы… Если днем ты меня где-нибудь увидишь, не подходи и старайся меня избегать.
— Тебя все увидят. Европейская женщина ходит по городу с чемоданом…
— Ну и что? — возразила она. — Лишь бы никто не знал, что я — госпожа Жаллю. А этого здесь никто и не знает, кроме тебя… Не забудь: завтра у гаражей «Форда», до десяти часов… Милый, только не надо делать такое лицо. Все обойдется, поверь… Но ты должен постоять за себя, Пьер, любимый. За нас с тобой.
Она чмокнула меня в уголок рта. В глазах у нее стояли слезы. Я хотел было выйти из машины, но она меня опередила. Она уже ставила свой чемодан на землю.
— Ну, с Богом… Поезжай скорей…
Она махнула рукой, прогоняя меня с глаз долой. Я отъехал и еще долго видел в зеркале ее фигурку, за которой, принюхиваясь к следам, брела бездомная собака. Я поехал в «Сесил». Теперь мне предстояло самое трудное: долгое, нескончаемое ожидание до самого вечера — до того момента, когда должна свершиться драма. А пока я пил, курил и размышлял: старался представить себе, что делает Клер, как она пытается найти машину. Народ здесь любопытный. Машина. Одинокая женщина. Ей станут задавать вопросы. Молчание тех, кого она наймет, обойдется ей очень дорого. Чем больше я пил, тем сильнее терзал меня страх. Чтобы успокоиться, я твердил себе, что движение на границе с Индией очень сильное и ежедневно ее пересекают в обе стороны множество путешественников… что Клер, если не найдет машину, сможет добраться на автобусе, что власть денег в этой нищей стране безгранична. По временам я следил за улицей, чувствуя себя несчастным и потерянным. Что же все-таки я испытываю по отношению к Клер? Если мне удастся отыскать Ману, будет ли и тогда Клер хоть что-то для меня значить? Так я мучил себя бесплодными угрызениями, погружаясь на самое дно тусклого отчаяния, тумана и противоречивых чувств. Медленно текли часы, пока я блуждал в потемках собственной души, там, куда заводили меня тошнотворные метания нечистой совести. Да был ли я уверен хотя бы в том, что еще увижусь с Клер? Поеду ли я в Лондон, если Ману так и не даст о себе знать? И будет ли действительным брак с женщиной, живущей под чужим именем? По-видимому, нет. Будущее вновь ускользнуло от меня. Что это будет за жизнь, если нам придется избегать людей, высматривать знакомых в толпе, прежде чем зайти в театр или в кино, опасаясь роковой встречи с кем-нибудь, кто сможет нас разоблачить! Мы будем обречены жить на отшибе, влачить жалкое существование вдали ото всех. А как же мои планы, мои книги? Как могли мы забыть об этом? Нет. Я не поеду в Лондон. Я скажу Клер то, что сама она недавно произнесла с таким жаром: «Я тоже имею право жить!»
Я издали раскланялся с какими-то слонявшимися без дела чиновниками, поел безо всякого аппетита, по-прежнему поглощенный мыслями о Клер и Ману. Это напоминало мне череду зеркал: отражение одной из женщин напоминало мне о другой, и так без конца. Меня охватила какая-то горячечная дремота, но ближе к вечеру, внезапно почувствовав, что не в силах больше усидеть на месте, я вышел из гостиницы. Однако, сколько я ни бродил по городу, Клер нигде не было видно. Пытаясь взять себя в руки, я твердил: «Ты ведь сам этого хотел! Когда ты предлагал Ману исчезнуть, тебя не пугало то, что теперь кажется таким рискованным. Представь, что Клер и есть Ману!» Я упорно возвращался все к тому же, подобно глупой мухе, бьющейся о стекло. Пора было ехать.
Солнце опускалось за горы, блестевшие, словно жестяная кровля. У меня побаливала голова. Значит, мне даже не придется лгать, ссылаясь на мигрень. Я положил рядом с собою на сиденье шлем Клер и пустился в обратный путь. Удастся ли мне до конца справиться с «лендровером»? А что, если заглохнет мотор и я не смогу сбросить машину в озеро?.. Что я тогда скажу?.. Клер говорила мне об этом, ведь она предусмотрела такую возможность, как и любую другую; но я никак не мог вспомнить, как именно мне следовало поступить. Машину потряхивало на ухабах, заходящее солнце было похоже на раскаленное жерло печи. Меня терзал страх, что я не успею вовремя выпрыгнуть и свалюсь в озеро вместе с машиной. Я представлял себе, как вода раскаленным потоком металла с ревом низвергается в расщелину у подножия плоскогорья, бьется о крутую тропинку. До плотины оставалось чуть меньше километра пути. Я мысленно повторил все, что мне предстояло сделать: перевести «лендровер» на первую скорость, подключить оба моста, как только проеду коридор, свернуть направо и выпрыгнуть. Все это надо проделать согласованно, без излишней спешки.